— Какая партия! — восхищенно кричал Шахматист, — Как с куста, восемь шаров в лузу: бенц-бенц-бенц!

— Хорошо сыграно, — приосаниваясь, будто это она сама сыграла, делилась своими впечатлениями Актриса, — И пьеса тоже была хороша.

— А что касается этой самой Русской православной церкви, к которой я, хвала Аллаху, не принадлежу, — сказала Роза, — то мне и самой случалось туда заносить. Извини, конечно, Петрищев, если я тебя обидела.

Но Петрищев так радовался невиновности подсудимого всем своим угреватым лицом, что ему и в голову не пришло обижаться.

— А ну-ка тихо! — вдруг строго сказал Старшина, — Всем молчать!

Алла тоже спохватилась и понимающе посмотрела на него.

— А что такого? — сказала «Гурченко». — Почему мы, федеральные судьи, не можем обсуждать у себя в совещательной комнате ход рассмотрения уголовного дела?

— Бдительность, — лаконично объяснил Зябликов, переходя на заговорщицкий шепот. — Я вот что предлагаю. Нам надо это переварить. Вместе и по отдельности. Давайте-ка сейчас всем строем двинем куда-нибудь в кафе и выпьем. Ну как, товарищи офицеры? Одобряется мое предложение?

— Я не могу, — сказал слесарь, — Мне надо к жене в… в б… в больницу.

— И я тоже не хочу, я устала, — сказала Анна Петровна.

— А я предлагаю вот что, — сказала Ри. — Завтра я на кортах, а вот в воскресенье все соберемся у меня в Сосенках. У меня дом, сад, шашлычки пожарим, я все заранее закажу, ничего не надо привозить. И устроим проводы Елены Викторовны! Как, ребята?

— Хорошее предложение, — чуть подумав, сказал Старшина. — Только обязательно надо, чтобы все собрались. Давайте проголосуем, что ли? Или нет возражений?

— Я… — начала было Анна Петровна, но Ри сжала ее руку и заставила замолчать.

По лицу присяжного Климова было видно, что и ему это предложение совсем не нравится, но вслух никаких возражений высказано не было.

— Давайте только решим, где мы все встретимся и кто с кем поедет, — сказала Ри. — Я могу подъехать к метро и взять четверых, а кто на машинах — поедет за мной.

— Ну что, затвердили голосованием? — уточнил Зябликов.

Никто не возразил, все стали расходиться группами, чтобы поделиться друг с другом впечатлениями от речи подсудимого. Они уже предвкушали продолжение.

Старшина вышел в зал последним, оглядев напоследок комнату присяжных и уже зная, что в понедельник они задержатся здесь ненадолго.

Журналист сидел в зале с другой, непривычной стороны, он сейчас пытался представить себе, как выглядела бы их скамья присяжных, если ее снять камерой со стороны клетки.

— Я же тоже занимался в свое время этой «Шавекой», — сказал он, присоединяясь к Зябликову как ни в чем не бывало, — Даже в Лугано ездил. Я бы и сам мог ему кое-что рассказать. Пожалуй, если нам все-таки удастся его выпустить, я смогу заработать на интервью с ним, продам вражеским газетам, внакладе не останусь. Я же первый буду его возле суда сторожить.

— Не удастся, — мрачно сказал Зябликов, скрипя ногой уже по коридору, — Можешь смело брать деньги, даже я тебя теперь не осужу. Если еще дадут.

— Почему? — растерянно спросил Журналист.

— В понедельник судья ложится в больницу на три недели. Молчи только, пока никто не знает. Но они сделают все, чтобы мы не собрались. Впрочем, мы и сами за три недели как-нибудь рассосемся. Хуже нет, чем перемирие, расслабляет…

— Вот как, — обиженно сказал Журналист. — На самом интересном месте.

— Извини, мне надо на встречу к Тульскому, — сказал Майор.

— А зачем теперь? Если нас все равно, считай, уже распустили?

— Да я теперь и сам ему кое-какие вопросы хочу задать, — сказал Зябликов.

Пятница, 7 июля, 17.00

Лудов шел по тюремному коридору, руки за спину, и собирался уже свернуть по давно изученному пути к камерам, но шедшая впереди женщина-прапорщик вдруг повернула не направо, а налево.

— Куда это? — несколько встревоженно спросил Лудов, двумя руками в наручниках неловко поправляя свитер, повязанный у него на шее, как шарф.

Шедшая впереди тетка с ключами и в хаки молчала, как будто не слышала.

— Не разговаривать, заключенный! — сказал мужик сзади.

— Если в общую камеру, то я, в общем, к этому готовился, — сказал Лудов, не обращая на его замечание никакого внимания. — Но надо же вещи забрать.

— Да не боись, пока только к следователю, — смилостивилась баба, шедшая впереди, — А там уж как будешь себя вести…

Но Лудов уже и сам с облегчением узнавал коридор, в который выходили двери следственных кабинетов. В последнее время он встречался тут только с Еленой Львовной, но с ней они вроде только что обо всем поговорили в суде.

Конвоирша постучала в дверь следственного кабинета, и оттуда крикнули:

— Милости прошу!

Задний конвоир отпер и снял с Лудова наручники, пихнул в кабинет. Лудов вошел и сел на прибитую к полу табуретку напротив Тульского.

— А! — сказал он. — Здравия желаю. Ждал, хотя и не так скоро. Прессовать будете? Только, пожалуйста, зря не пугать. Я люблю, когда взаимопонимание.

— Это я тебя пугаю? Это ты нашу бедную Эльвиру Витальевну чуть до смерти не напугал своими откровениями, — сказал Тульский. — Вон она даже каблук сломала, это за твой счет теперь придется чинить.

— Как выйду, так сразу отдам, — сказал Лудов. — Хотя нет, я ей лучше спортивные тапочки куплю, чтобы ей самой ловчее было по нарам лазить.

— Шутишь все, — сказал Тульский, испытывающий, впрочем, к заключенному и известное уважение, хотя он был несомненный враг, — А мы с ней не шутим. Ты думаешь, ты в этой тюрьме прижился, телефоном обзавелся, всем забашлял и у блатных в авторитете? Так мы тебя на другую кичу переведем.

— Ну что ж, значит, такое дао, — сказал Лудов и поправил очки.

— Чего-чего?

— Это по-нашему, по-китайски, — объяснил заключенный. — Чаще всего это переводится как «путь», но на самом деле там немного сложнее. Это путь, который поворачивается вместе с тобой. Ты поворачиваешь его, а он тебя. Но это нельзя совсем произвольно. Я, например, пренебрег своим дао, вот и расплачиваюсь. Но я постараюсь больше так не делать. У христиан-то по-другому. Христос говорит: Я есмь жизнь и истина и путь, то есть у него получается, это все одно и то же. А у нас, у китайцев, значит, истина сама по себе, а то ее и нет вовсе, а путь — он у каждого свой. У меня свой, у вас, подполковник, свой. Впрочем, если вы меня в другой изолятор перекинете, туда дороги тоже проложены, малява про меня скоро дойдет.

— Хорошо, про дао понятно, давай теперь про компакт-диски, — сказал Тульский.

Он заметил, как Лудов сразу сконцентрировался, поглядел колко: