Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Чаруша фыркнул.
— Вовсе не худое, экая глупота. Оно, умение, как меч или лук да стрелы, от человека зависит. Ты вот человек хороший, добрый. А друг меня тот многому выучил.
— Биться?
— Многому, — вздохнул Сумарок. — Но, в основном — улыбаться да радоваться. Песни петь, танцы танцевать…Свистеть.
— Свистеть? — удивился Милий.
— М. Ну вот так…
На руках откинулся и легко, ладно высвистал что-то печальное, за душу берущее.
Милий задумчиво улыбнулся.
— Хорошее умение, — сказал шепотом.
— И я так полагаю.
Посидели оба молчком.
— Послушай, а что у тебя…с глазом? Я думал, ты слеп на одну сторону.
— Так и было. Случилось вещую птицу выручить, она мне глазок свой и подарила. Но со временем мертвеет, костенеет. Раньше и побеседовать можно было с ним, а нынче все молчит…Скоро, видимо, наново окривею.
Милий нахмурился, сопереживая.
— А этот твой друг, который умеет и знает многое, не поможет?
— Вот уж это знать ему не к чему, — резковато отозвался чаруша.
Милий подпер кулаком подбородок, пряча улыбку.
— А я думаю, надо сказать.
— Ты Алорану вот скажешь?
— Я не…
Чаруша вдруг замер. Мягко прихватил Милия за челюсть, повернул к себе.
— Ну и дурень же я, — прошептал удивленно.— Скажи, Милий, тебя в этом доме по бревнам прокатило?
— Здесь, да…
— А много крови было?
— Совсем нет. Из носа накапало да вот, кожу свезло…
Чаруша звонко пальцами щелкнул.
— Ну, теперь я наконец понял.
Поднялся, к кровати подошел, что-то выглядывая. Да в темноте много ли разберешь, даже с огоньком? Наконец, просто лег на покрывало, рукой по бревнам скользнул.
Сел.
Милий во все глаза смотрел.
Чарушу его подозвал негромко, продолжая по стене водить:
— Матушка твоя, видимо, не снесла муки смертной: ногтями дерево скребла, пока кончалась. Кровью ее, отметинами дерево напиталось…И проросло в срубе нечто, сплелось с тем, что в самом лубе лежало от Колец Высоты. А после — после ты невольно своей кровью прикормил, кровью мормагона. С того прокуда вовсе в гульбу пошла…
Милий сглотнул, нащупал в темноте вмятины от ногтей. Затрясло его, зазнобило.
— Выходит, я тому виной? Я сотворил?
— Ты своим оружием пока владеть не выучился, от того и себя поранить можешь, и друзей зацепить. Неведомо мне, кто обучить может, но поспрашиваю.
— Но верно, я могу остановить…это?
— В теории.
— В… где?!
— На словах, можешь. Но как сделать?
Милий нахмурился.
— Если…ежели я один сущу этому надобен, так, может статься, на меня и переманить? Оно из-за гвоздей-крючков твоих ослабнет, на меня перейдет, а вы той порой дверь отопрете?
Чаруша почесал бровь, раздумывая.
— Опаска есть, Милий, кривить не стану. Как глубоко тебя затянет, прежде чем я смогу ослобонить? Готов ли?
Вздохнул Милий, кулаки сжал.
— По моей крови, по моей вине нечаянной друзья мои страдают. Мы тут ровно щени в мешок увязаны, надолго ли дыхания хватит? Готов я.
***
Совсем воздух выгорел — ровно на верхнем полоке в баньке. Шпынь шумно, жадно вдохнул, по-рыбьи рот разевая. И все одно, надышаться не мог.
Милий был как молоко разбавленное — белое с синим.
— Давайте испробуем лавкой дверь высадить, али ставень какой, — предложила Цара сипло. — Все лучше, чем сиднем заживо спекаться.
— Тут соглашусь, — поддержал Шпынь. — Подсоблю.
Наново спустились на первый ярус. Чаруша Милию что-то втолковывал негромко, а тот молчал, да один только раз головой покачал упрямо.
Шпынь эту его манеры хорошенько усвоил: видать, надумал чего.
От нехорошего преддверия загривок ажно закололо.
Пока Шпынь с Царой лавку выбирали — тяжелую, резную-расписную — да к дверям тащили, чаруша подле них встал. Поглядывал беспокойно.
А Милий возьми, да тихой сапой к стене, да спиной-затылком к бревнам и прижался.
Шпынь лавку мигом бросил, кинулся — чаруша его споймал ловко, руку закрутил, навзничь уронил.
— Не лезь! — сказал строго.
Цара бросилась — под горло ей меч приставил.
— Нет, — сказал.
Шпынь трепыхнулся, но чаруша проклятый так ему локоть на спину завернул, что Шпыня как жука булавкой пронизало.
— Ах, ты …, …, … ! — заругался Шпынь.
— …, — поддержала Цара.
— Да утихните вы, сквернавцы! Смотрите!
Оба и так глядели, во все глаза.
Потянулись-поползли вновь к Милию узорчатые тени, только отступать он не стал.
Не побежал.
Вот коснулись, вот легли на белую кожу, вот вплелись в белые волосы…
Вздохнул Милий, распахнул глаза.
Поглядел на Шпыня.
— Нет! — вскрикнул тот, рванулся, боли уже не слыша.
— Гори, — сказал Милий одними губами.
Вострепетал воздух, прянуло жалом-жаром. Чаруша одним движением лавку подхватил, да дверь и рассадил. Ливанул свежий воздух, ярче вспыхнул огнь.
Шпынь заорал, но Цара вцепилась в него, не дала сорваться, прочь потащила.
У Шпыня глаза как рыбьим пузырем затянуло. Видел только фигуру, пламенем объятую. И вдруг к фигуре той из ниоткуда шагнула белая девушка. Обвила, обняла, прижалась…
Никогда прежде не знавал Шпынь такой муки. Вот уж подлинно — ненадобный!
Чаруша же, сказав что-то, пригнулся да и кинулся-метнулся в огонь.
Шпынь извернулся, саданул локтем Цару, и — следом.
Разбежался-раскатился огнь по жилам черным, точно по масляным веревкам. Горел сруб, точно стог пересохший, стонало гибнущее дерево, а Милий так и замер, руки раскинув, будто жара не чуял.
Чаруша же оружие свое диковинное не обернул против белой девушки. Кажется, говорил ей что-то — в гаре, в шуме не слыхать было. А только дева коснулась губами лба Милия и кивнула чаруше.
А сама вдруг воздвиглась, точно дерево, раскинулась — и пламя отступило, остудило жар…
Чаруша будто и ждал того. Схватил Милия в охапку и вместе с ним — к дверям…На беду, угарно, дымно было — чаруша осадил, заметался птицей, не разбирая дороги.
— Сюда! Сюда! — крикнул Шпынь отчаянно.
Чаруша его услыхал, на голос повернулся, а там его Шпынь сразу за руку схватил, за собой потащил, через сени…
На улицу выкатились — тут же их водой оплеснули.
Шпынь на локтях поднялся, отыскал глазами друга: тот так и лежал, куклой тряпишной руки-ноги разбросав.
Чаруша над ним склонился, щупал жилу на шее; веки оттянул, заглядывая в глаза. Зачем-то взялся пояс Милию распутывать-развязывать.
Стража,
