Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Милий глянул на друга, спросить хотел, но лишь кивнул.
Только к лестнице шагнули, как затрещало-застукало в стенах, зашуршало, бочки с грохотом разлетелись, точно кто дюжий их толкнул.
Милий ахнул, Шпынь, хоть сам перепугался, пихнул его в спину, к лестнице.
— Давай! — крикнул.
Милий мигом взлетел, Шпынь за ним. У двери обернулся Милий, поглядел поверх плеча друга, и вдруг — выплеснул все зерно, а следом мису швырнул.
Шпынь почуял, как по затылку, по кончикам волос, ровно кто мазнул — не поспел дотянуться, спугнули…
Вылетели из подклета, дверь захлопнули.
Друг на дружку уставились.
— Явилось-таки, — сипло сказал Шпынь.
Милий кивнул, стряхнул с него приставшие зернышки.
— Думаешь, опять вылезет?
— Да кто ж энто пугало знает…
Шорхнуло по стене.
Обернулись: на глазах их древесные узоры-разговоры потекли, перемешиваясь, собираясь воедино, потянулись с хрустом, со щелканьем прочь от стены…
Светец испуганно затрепыхался-забился и издох, а следом за ним — погасли в доме все огни.
Милий и Шпынь завопили, вцепившись друг в друга.
На второй этаж с первого две лесенки вели, сразу на галерейку выводили. Туда парни и взлетели, себя не помня.
Как не навернулись впотьмах, одна Коза знает.
Счастье, что Луну подняли, светом в окошки брызгало: не совсем мгла.
Навстречу им уже чаруша с Царой бежали-поспешали.
— Что развизжались, как свиньи колотые? — зло закричала дева. — Чего, ну?!
— Там, — выдохнул Милий, — там, оно, вылезло…
Чаруша же спрашивать не стал.
В руках у него какой-то чудной огонек был, будто в округлом берестяном туеске с ладошку: сам сидел, сам глядел. Далеко тот огонек бил, и ярко. Чаруша им по лестницам поводил, по стенам, на лестницу прошел.
Нахмурился.
Повернулся к парням. Шпынь все Милия пытался прикрыть от неведомой опасности, к стене жал, а Милий, напротив, от стены той отпехивался что кот, купанию-полосканию злой противник.
— Оно в застенке живет! — выдохнул, справившись с прыгающими губами. — Из дыры вылазит!
Цара тут вовсе из терпения вышла:
— В какой еще, мать перемать, дыре?! Я щас вам обоим так повылазию, так ласкану, неделю сидеть не сможете!
У Шпыня же дух занялся, язык заморозило — за спиной у чаруши, веником-веретеном, медленно встало это…это…
Тот, зачуяв, круто обернулся, вскидывая огонек и — Шпынь глазам не поверил — железо! Махнул, отбрасывая пакость от себя: сущ застонал, точно ветки в пучке переломило, и в падении чарушу зацепил.
Рыжий не удержался, навернулся, прямо через перильца.
Цара забранилась, Милий тонко, как девчонка, вскрикнул.
— Убился?! Убился?! — спрашивал, зажав лицо ладонями.
Кости править животным он умел бестрепетно, а на людскую кровь без слез глядеть не мог.
Шпынь перегнулся через оградку.
— Не, ишь, ловко как чебурыхнулся, что твой кот! Матюкается, ворохается. Живехонек, не рюмься.
Ругался чаруша занозисто, Шпыню особо глянулись каустика-езуистика и стержни погружные-нефритовые. Придержал в уме, чтобы было чем козырнуть, коли выйдет случай.
Чаруша, за спину держась, бродил своим огоньком по срубу.
— В стену ушло, — сказал подоспевшей Царе. — Твоя правда, Милий. В стене живет.
— Оба спускайтесь, живо! — рявкнула Цара, беспокойно вскинувшись. — Нечего тут делать, в главном доме пересидим!
Однако, не сбылось: будто в ответ на слова те залопотали-захлопали ставни, сделалось в доме темным-темно…
Вновь ломанулись парни вниз, глаза тараща. На этот раз Шпынь ногу подвернул-таки, но зато от падения Милия сберег, крепко за шиворот держал.
Чаруша да Цара спина к спине встали.
— Видишь теперь, какие дела творятся?! — крикнул Шпынь.
— Признаться, ни сучка не вижу, — процедила Цара.
— А я одну наблюдаю.
— Ах ты, лагирь подколодный! Гляди, взбучу тебя!
— Змеища узкоглазая! — Не отступил Шпынь. — Коли сразу бы поверила, того не случилось бы!
— Знакомая картина, как друзей повстречал, — пробормотал чаруша, перебранку слушая. — А все же, Милий, где у вас запасные огни хранятся? Покажешь? И дверь отомкнуть попробую…
***
Если огни-светцы по себе добыли, из короба, то дверь-ставни отпереть не сладили. Крепко их дом в себе замкнул.
Ну да вроде и веник-пакостник больше из стены не выглядывал.
Не расходились, вместе держались: заняли гостевой покой. Цара и Шпынь помалкивали, решив до поры не цапаться-не сутырить.
Чаруша подступился с распросами.
— Диковало ли раньше в дому, случалось ли подобное?
— Раньше-то тихо было, — отвечал Милий послушливо. — Вот, недавно показалось.
— Недавно — это как давно? — спросил чаруша.
Милий задумался, посчитал в уме.
— Да как въехали после зимы, почитай.
Шпынь ахнул даже от обиды.
— И мне про то ни словечка?
Милий смутился, потупился.
— Я сперва…сперва думал, что оно мне марится. Не хотел говорить. И без того знаю, о чем за углом шепчутся…
Отвел глаза.
Шпынь сердито засопел, кулаком о ладонь пристукнул.
— Я их, шептунов этих…
— А что видел? — быстро спросил чаруша.
— Как если бы рисунки эти, узоры древесные, в лицо сливаются…в лицо али фигуру…каждый раз разное. Мигнешь — переменится. Что это могло бы быть?
Воззрился на чарушу с надеждой. Прочие также таращились.
Чаруша нахмурился, головой покачал.
— Не припомню такой чуди.
Шпынь аж подпрыгнул.
— Тогда на кой ляд ты нам сдался?!
Чаруша поднял ладонь.
— Одно скажу, что точно не сенница. Может, поперву она и мыкалась тут, да либо спугнули, либо пожрали… Расскажи, Милий, существо это…Назовем его прокудой, раньше пыталось тебе навредить?
Милий неуверенно плечами повел, зацепил пальцами колени.
— Ты спросил, я только задумался…сплю крепко, а тут начал просыпаться ночью, и все будто бы от того, что смотрят на меня. Умом понимал, что некому бы, а все одно — беспокойно. Иной раз идешь по лестнице — ровно кто в затылок холодом дохнет… Правда, если Алоран в горнице ночевал, не было ничего…
Цара глаза выкатила, подскочила, зашипела по-змеиному:
— Когда это он в горнице ночевал?! В обход меня?! Вот прокуда, прокуда ты и есть!
Чаруша же только руку поднял.
— Значит, присмотрело оно тебя. Сперва сил набиралось, после за скотину взялось, а теперь решило и тебя прихватить.
— Но зачем? — в один голос вскричали Шпынь и Цара.
Сердито посмотрели друг на друга.
— За Милием отроду никаких худностей не водится! — в сердцах сказал Шпынь.
— Правда то, — нагнула голову Кривозорка. — Я
