— Леня, расскажи мне что-нибудь более веселое, — взмолился Говоров.

— А разве не весело? — изумился Фридман. — У нас каждая редакция — комната смеха. Как в Парке культуры и отдыха имени Горького.

Странной парой, сопровождаемые озабоченными взглядами и перешептыванием (Фридман переводит Говорова в Гамбург? Кем?), проплывали они по коридорам, появлялись в студиях и кабинетах, сидели в столовой, и Говорову казалось, что он участвует в каких-то танцах-шманцах, и если раньше он не понимал значение этого слова — «шманцы», то теперь был убежден: что бы оно ни значило, но на Радио именно шманцы. Шманцы, когда в столовой каждая партия, группа, компания занимает свой столик и с соседями не общается, в упор их не видит. Шманцы, когда приглашают в кабинет к американцу, просят прослушать программу, высказать свое мнение, а потом спрашиваешь у Лени: «У кого мы были?» — и получаешь в ответ: «Никто не знает, чем он занимается. Вот зарплата у него большая. Это точно». Шманцы, когда на утренней летучке начальства собирается в два раза больше, чем журналистов, предлагают темы дня, а журналисты (кроме одного знаменитого Николая Ивановича, который готов делать пять-шесть корреспонденций за раз и тематика его нисколько не смущает) прячут головы в плечи — не хотят писать! Шманцы, когда в глухом подвале находишь говенный автомат с почтовыми открытками, намереваешься бросить монету, чтобы получить одну, и вдруг возникает дюжий парень в форме американского гвардейца и лениво цедит: «Только для американцев». И в то же время редакции бурлили, всюду кипели страсти, спонтанно вспыхивали споры-разговоры, но в основном о Радио, о местных делах и происшествиях и очень мало о том, чем живет страна, для которой они работают.

Все же Говорову удавалось отрываться от Лени. В столовой он подсел к Матусу, одиноко ковырявшему вилкой котлету (по столикам прошелестело: «???? Ведь Матус в опале!»), и Матус, помимо всего прочего, сказал: «Знаете ли вы, что Фридман по утрам стоит с секундомером в проходной, засекает опоздавших?» «Не может быть!» — возмутился Говоров. Матус горестно вздохнул: «Поэтому я уезжаю в Лондон. Теряю в деньгах и в грейде, но не желаю этой собачьей дисциплины».

Заглянул Говоров и к Джону. Джон дремал над бумагами. Обсудили последние новости (естественно, гамбургские, а не московские). «Джон, ответь мне на один вопрос: насколько хорошо мистер Трак знает русский? Когда мы с ним беседуем, у меня ощущение, что он половину слов не понимает». Джон рассмеялся: «Когда я с ним говорю по-английски, у меня точно такое же впечатление».

И еще Говоров успел написать в Гамбурге статью о поездке в Вену. Пересказал все, что обещал Штейну, не называя фамилии собеседника. Фридман прочел, крякнул: «Может, смягчить немного?» — «Я и так смягчил». Фридман покачал головой, но подписал.

Услышал сам Лева этот скрипт по Радио или ему раньше донесли из Гамбурга — неизвестно. Однако как только Говоров прилетел в Париж, поздно вечером в его квартире зазвенел телефон. Самсонов проорал и швырнул трубку, не дожидаясь ответа.

Позже было выяснение отношений с Катей. Ведь Говоров знал ее девчонкой, задолго до того, как она вышла замуж за Самсонова. Теперь Катя стала преданной женой, на страже интересов мужа и «Вселенной». «Катя, пока Лева передо мной не извинится, я с ним больше не разговариваю». — «Андрей, ну не стоит обижаться. Лева поорет, поорет и успокоится». — «Пусть Лева орет на Путаку. А на меня даже генерал Ильин в Союзе писателей не смел повышать голос».

…Русский Париж маленький. Невозможно за многие годы не столкнуться или в редакции, или на эмигрантском собрании, на демонстрации протеста. Но Говоров и Самсонов как-то изловчились ни разу не взглянуть друг на друга, словом не перекинуться.

Жан Пьер был бойкий крепыш, очень довольный тем, что имеет работу (а в стране два миллиона безработных!) и зарплату на тысячу франков больше смига[2], что получил трехкомнатную квартиру в «ашелеме» (для семьи из четырех человек совсем не плохо, и хоть дом старой постройки, да другие ждут по пятнадцать лет!), что у него «Рено-5» (купил подержанную, но в хорошем состоянии, на счетчике 80 тысяч км, а заводится с полоборота — что еще надо?). Прошлым летом Жан Пьер провел отпуск в кемпинге в Сальбри около пруда: дешево, милые соседи, дети загорели, ловил рыбу. А совсем недавно Жан Пьер выиграл в лотерею «Тик-о-так» сто франков! Выигрыш прогулял с друзьями в кафе, да не в деньгах счастье, главное — добрый знак, лиха беда начало.

Жан Поль был заторможенный зануда, очень недовольный тем, что всю жизнь горбится за месячную зарплату (всего на тысячу франков больше смига, тогда как другие гребут миллионы!), что живет не в собственном доме или квартире, а в «ашелеме», с неграми и арабами (здание пятидесятых годов, планировка отвратная, три комнаты на семью из четырех человек — ужас! Гостей негде принять!). Жан Поль стыдился своего маленького «Рено-5» (80 тысяч км уже набегал, вот-вот развалится, а сосед, торгаш, сучий потрох, рулит на новенькой «лансии»). Люди ездят отдыхать к морю. Увы, Жан Поль с детьми вынужден загорать в Солони, у грязного пруда, в палатке, взятой напрокат в кемпинге. Шум, гам, суета, никакого спокойствия. И тут недавно, как в издевку, выиграл по билетику «Тик-о-так» сто франков. Другие шесть номеров в лото угадывают, а ему — вонючая сотня! Знак судьбы: большего ему никогда не выиграть…

Говоров часто повторял эту байку в назидание Кире, дескать, вот она — вечная проблема характеров оптимиста и пессимиста, дескать, все зависит от взгляда на жизнь, и, мол, Кристина Онасис, миллиардерша и красавица, чувствует себя несчастной, а уж ей-то, кажется, все должны завидовать. Однако со временем Говоров стал подозревать, что дело не только в характерах, вернее, не столько в характерах, сколько в возрасте. Раньше Говоров был Жан Пьером. Но сумеет ли он и дальше сохранить свою природную жизнерадостность? Уже случались какие-то сбои, резкие перемены, и Говорова пугало, что он может когда-нибудь превратиться в типичного Жан Поля.

У Галины Вишневской был прощальный спектакль в Парижской опере. Ростропович прислал Говорову билет и приглашение на банкет в Кафе де ля Пэ. Говоров решил, что банкет он, естественно, не пропустит, а билет на «Евгения Онегина» кому-нибудь подарит. Корреспонденцию для Радио он готов написать заранее, с закрытыми глазами: «Выдающееся событие в культурной жизни Франции… Галина Вишневская последний раз пела Татьяну на оперной сцене… Восторженная публика…» И обязательно надо напомнить, что указом за подписью Брежнева Ростропович и Вишневская лишены советского гражданства, всех званий и орденов. Вот, собственно, и все. Не сообщать же советским радиослушателям, кто убил Ленского.

Утром в день спектакля Савельев и Говоров сидели в кабинете Владимира Владимировича. Рабочая пятиминутка, обычно заканчивающаяся за час: распределение тем, обсуждение новостей, какие-то сплетни из Гамбурга, просто треп. Тенью проскользнула Беатрис, положила на директорский стол телекс, испарилась. Владимир Владимирович прочел вслух: «Мистер Трак предлагает мистеру Говорову сделать получасовой репортаж из Оперы». Говоров устроил детский крик на лужайке: «Они озверели? С ума спятили? Нам через глушилку передавать запись «Евгения Онегина», которого советское радио транслирует ежедневно из всех оперных театров страны? Или товарищ Трак меломан? Я ему куплю полный набор пластинок Чайковского в праздничной упаковке в советском магазине «Глоб».