Он выкатывает глаза.

– А вы подумайте. Ей сейчас год, и она кажется вам воплощением гетеросексуальности, – пытаюсь шутить я, – но она вырастет и, кто знает, может быть, все переменится. И если вдруг она свяжет свою судьбу с женщиной, то ваши слова испортят всю свадьбу.

Видно, что я его злю, но Пол собирается с силами, начинает еще раз, и все идет хорошо, пока он не произносит: «Как отец новобрачной, от своего имени и от имени Клер…»

Я прекращаю запись.

– Пол, – тихо говорю я.

– Что? – рявкает он.

Я иду к нему. Время наше кончается. Пора мне высказаться начистоту.

– Пожалуйста, позвольте мне говорить без обиняков.

– Господи, а что вы делали раньше? Скоро здесь будут люди, а мы ничего не сделали! Надо было нам сначала порепетировать. – На верхней губе и на лбу у него капельки пота.

– Я предлагала, но ведь вы отказались. Вы хотели все сделать по-своему. Теперь, пожалуйста, выслушайте меня.

Он затихает.

– Я не была с вами честна. Все это время я велась на ваш энтузиазм, была увлечена вашей миссией, но я сослужу плохую службу, если не остановлю это.

Укол в сердце, и он готовит себя к следующему.

– То, что вы сделали, – замечательно. Ваши идеи захватывают. Трогают. Исполнены любви. Но нацелены они в основном на вас. – Останавливаюсь посмотреть, как он это принял, вижу, что неважно. – Они для того, чтобы вы чувствовали себя включенным в их жизнь. И для того, чтобы родные чувствовали, что вы рядом, но ведь в любом случае в памятные моменты вы будете в их мыслях. Так что вы не исчезнете, даже если не реализуете каждую из своих идей.

Он смотрит себе под ноги, по скулам ходят желваки.

– Что, если Каспер не захочет водить машину? Или захочет, и Клер научит его? Что, если Ева не выйдет замуж? Или выйдет, но речь на свадьбе решит произнести Клер? Вы не можете планировать их будущее за них.

– Я вас понял, – неверным голосом отзывается он. – Но я не хочу, чтобы они жили с ощущением, что им чего-то недодали. Чтобы росли с ощущением пустоты, как будто там, где они находятся, всегда зияет сквозная дыра. Пустота за столом в том месте, где должен сидеть отец.

Думаю, сказать или не сказать. Даже Джерри предвидел то, что Полу не пришло в голову. Последнее письмо Джерри торит путь тому, кто займет его место.

– А что, если это место не будет пустым?

– О, Холли! Ну, вы… вы нашли подходящий момент! – вспыхивает он. – Это чушь! Все, мы закончили. Я сам запишу свою речь.

И бросается прочь из комнаты.

Перепуганная, бегу за ним. Моя задача – поддерживать в членах клуба надежду, а я сейчас ранила человека, который стоит на пороге смерти. Молодчина, Холли. Выбегаю из зала приемов, мимо бара, мимо фотоавтомата, мимо коробки с маскарадными нарядами для празднества, на воздух. Он сидит за столом для пикника, над ним покачиваются от ветерка розовые и серебряные воздушные шарики. Уперся взглядом в пейзаж у подножия замка. Понятно, что хочет, чтобы его оставили в покое, но я еще не закончила – и не закончу, пока он не поймет. Приближаюсь к нему, шурша гравием. Оглянувшись на шум, он сразу же отворачивается.

– Уходите, Холли, все кончено.

Но я упрямо сажусь напротив. Он не смотрит на меня, игнорирует, но, по крайней мере, молчит. Трактую это как положительный знак.

Я глубоко вздыхаю:

– Где-то на пятом письме моего мужа мне захотелось, чтобы он перестал.

Это задевает его внимание.

– Вот это честно. Отчего было не сказать нам об этом раньше?

Отвечает, уже неплохо.

– Когда Джерри умер, я словно провалилась в черную дыру, из которой не могла выбраться. Вот так оно бывает. Полный провал. Я злилась на весь свет. Мне казалось, меня обманули. Как это – его нет, а все вокруг живут как ни в чем не бывало? Ужасно нечестно. Я жалела себя. Бедная я, бедная, – вот что, если честно, я думала. Я не была сильной. Я не была мудрой. Я плохо управлялась с тем, что стряслось. Я сдалась. Но его письма дали мне цель. Чувство товарищества. Словно он рядом. Его письма заставили меня встать и выбраться из бездны. И потом, когда я вернулась к жизни, я почувствовала, что ожидание нового письма каждый месяц меня задерживает. Каждое послание напоминало, что его нет, что все вокруг меня двигаются вперед. Подружки выходили замуж, беременели, а я все ждала и ждала писем, в которых мой умерший муж укажет мне, куда направляться. И сама я ничего не предпринимала, чтобы шаг, который сделаю, вдруг не перечил тому, что предусмотрел Джерри. Я и любила эти письма, и в то же время страшилась их. В конце года они приходить перестали, и я поняла, что это конец. Финиш.

Правильное письмо – огромная радость, – продолжаю я, – неправильное – опасно. Неправильное может стать ловушкой, заставит навсегда застрять в промежуточном состоянии. Мой муж писал правильные письма, потому что очень хорошо меня знал и много обо мне думал. Если бы он написал писем наперед на всю мою жизнь… это бы не сработало, потому что теперь я другая, такой он меня не знал. Если бы у нас были дети, он не знал бы, кто помогает мне растить их, кто их любит, кого они, может быть, зовут папой, кто поведет их к алтарю. Заменить людей нельзя, Пол, вас никто никогда не заменит, но роль заменить можно.

Вы пишете письма и снимаете видео, но переписать жизнь других вы не в силах. Вы не знаете будущего, никто не ждет от вас совершенства, но как бы вы ни хотели быть здесь, с вашей семьей – ради Клер, ради Евы и Каспера, – вы не можете решить за них, как сложится их будущее. Вы не будете с ними в каждый момент их жизни. А вот память о вас – будет. – Я думаю о том, как Джерри наполнил меня энергией на похоронах Берта. – А потом, кто знает, может, вы будете с ними как-то иначе. Может, они почувствуют ваше присутствие таким образом, который вы не можете ни предвидеть, ни вообразить. Я теперь в это верю.

Я замолкаю и смотрю прямо перед собой на поля, которые окружают замок. Я жду, чтобы он встал и ушел, но проходит минута, и он все еще здесь. Осторожно кошусь на него. Он вытирает от слез щеки.

Обежав стол, я кидаюсь к нему, сажусь рядом, обнимаю.

– Мне так жаль, Пол!

– Не о чем жалеть, – дрожащим голосом говорит он. – Лучше совета мне никто не давал в жизни.

Я с облегчением перевожу дух, но в то же время чувствую его печаль, остро. Она тяготит мне душу.

– Мне следовало сказать это давным-давно. Всем вам.

– Скорее всего, я бы вас не услышал. – Он вытирает глаза и наконец произносит: – Я умираю. Я просто делал… все, что мог, делал, чтобы оставить им как можно больше себя.

– Конечно… но ведь нужно, чтобы у них осталось местечко, чтобы самим вас помнить. – Мне приходит в голову мысль, живая и яркая, и адресована она мне самой. – И еще – они не должны допустить, чтобы ваш призрак занял чье-то еще место.