– Ага. Не стоит рисковать. Вытащите его при первой возможности. А потом быстро верните в сюжет. Отзвоните в сценарный отдел, пусть отработают переход. Пусть к его возвращению будет готова распечатка. А потом забудем все это как страшный сон.

На экране старательно трудилась мультяшная стенографистка – это означало, что канал связи с автоматической системой записи отчетного центра открыт. Гейл Келлер строчил донос с бесстрастным, как ему казалось, профессионализмом.

– В десять семнадцать утра восстановилась видеосвязь с Франсисом Алленом Росси, он же Дж’Тан, – читал он по сделанным от руки заметкам, стараясь подражать интонациям опытных дикторов.

Ему нравилось воображать, будто сами попечители иногда прослушивают его доклады. Перед мысленным взором возникали десятки безликих от абсолютной власти праздножителей за длинным овальным столом – как они внимательно вслушиваются и довольно кивают гладким фразам и богатству интонаций…

– Дж’Тан, он же Росси, находился – как позднее выяснилось, то была иллюзия – в эльфийской деревне, уничтоженной, как ему было заявлено, вспышкой ВРИЧ-инфекции в Поднебесье. Техники из суфлерской доложили об этом напрямую директору Майклсону. Узнав о гипотетической эпидемии, директор Майклсон сделал несколько звонков в реальном времени, затем принудительно стер все записи своих бесед из ядра памяти настольного терминала и из терминала докладчика. Также угрожал докладчику телесными повреждениями или смертью.

«Вот так», – довольно подумал Келлер. Уж Совет-то позаботится, чтобы такое поведение Майклсону не сошло с рук.

– Затем председатель Майклсон проследовал в суфлерскую зала Кавеа, где – опять-таки под угрозой насилия или убийства – приказал дежурному технику произвести открытый перенос в нарушение правила Коллберга…

Его прервал тревожный звонок из динамиков.

– Мастеровой Гейл Келлер. Вам приказано оставаться у терминала. Ждите голосовой связи с Советом попечителей «Неограниченных Приключений».

Келлер подавился и, судорожно закашлявшись, забрызгал весь экран слюнями. В приступе паники – ну как же, сейчас весь Совет уставится на него, а он только что на них начхал! – толстяк отчаянно завозил рукавом комбинезона по пластику и едва не продавил терминал локтем. Он столько раз мечтал об этом, что даже сейчас не был уверен, что ему не мерещится… хотя, наверное, не мерещится.

В мечтах ему не бывало так страшно.

Он примостил руки на столе перед собой, стараясь не замечать, как они дрожат, и задышал глубоко-глубоко: вдох-выдох, вдох-выдох, пока голова не закружилась. И все же, когда миленькая стенографистка отчетного центра уступила экран официальному логотипу Студии – закованному в броню рыцарю на вставшем на дыбы крылатом коне, анфас, – Келлер понял, что никакой дыхательной гимнастикой ему не растопить комок подсердечного льда.

– Мастеровой Келлер. Расскажите подробнее о переносе, который Майклсон приказал осуществить под угрозой насилия.

Вот так – бесстрастно, холодно, без церемоний или преамбул – Гейл Келлер очутился перед ирреальным ликом Совета попечителей.

Директор Майклсон упоминал порой об оцифрованном выхолощенном электроникой голосе Совета, по которому никогда не скажешь, кто и с кем говорит. Неизвестно даже, кто в данный момент находится в составе Совета – известно только, что попечителей не меньше семи и не больше пятнадцати и выбирают их всегда из ста семей, элиты самой элиты праздножителей. Личности попечителей тщательно скрываются, чтобы система Студий как таковая сохраняла положение неотъемлемой общественной собственности – невозможно повлиять на решения членов Совета, если даже не знаешь, кто они. По слухам, даже члены Совета не знали своих сотоварищей, будто встречался Совет только в виртуальности и каждый попечитель видел на своем экране такой же логотип.

Келлеру такое объяснение безликой анонимности Совета всегда казалось разумным и достаточным. Но только теперь, столкнувшись с мертвой картинкой и бесстрастным голосом, он начал осознавать истину более глубокую. Полное безличие Совета таило собственную мощь.

– Пере… э-э… перенос? – Келлер запнулся. – М-м, да… – Он старался рассказывать как мог четко, но страх, вместо того чтобы ослабеть с течением времени, переходил в ошеломляющий ужас. Не получая отклика – ни кивка, ни улыбки, ни нахмуренных бровей, ни намека на позу или движение, ни одобрительного «М-м» или «Да, продолжайте» – он не мог судить, встречен его рассказ с родительской снисходительностью, с убийственным гневом или с чем-то средним.

– Можете предложить анализ?

– Э-э… Анализ? Я, э-э…

– Знаете ли вы или можете предположить, по какой причине директор Майклсон готов был настоять на немедленном переносе вплоть до угрозы насилием, а затем внезапно и беспричинно передумал?

Келлер потер под столом руки, пытаясь избавиться от липкого жаркого пота на ладонях.

– Я, э-э… не могу… то есть не могу знать, даже не подумал…

– Беседы в реальном времени. С кем разговаривал Майклсон?

– Я не… не могу…. – Он заставил себя остановиться и сделал вдох. – Обычно я… э-э… копирую записи бесед директора с его терминала, пока его нет в кабинете, но… понимаете, ядра данных…

– У вас есть свидетельства, документальные или нет, что стирание данных было намеренным актом саботажа?

Они думают, что он врет? Или хотят получить рычаг давления на Майклсона? «Во что я влип?»

– Я… э-э… нет, впрямую нет. Но зачем ему было угрожать мне, если он не пытался ничего скрыть?

Голос его пресекся. Недвижный логотип отбрасывал на лицо Келлера мертвенный зеленый отсвет. Застывший рыцарь на крылатом коне взирал на него чудовищно долго. Но наконец, слава всем святым, прозвучало:

– Мастеровой Келлер. Свободны. Возвращайтесь к своим обязанностям.

Келлер долго смотрел на мертвый серый экран, потом, будто очнувшись, вскочил на ноги.

Ему отчаянно захотелось в уборную.

Лифт довез Хэри до служебного коридора – гладкие белые стены, стальные двери, ковровая дорожка. А еще следы времени: плесень по стенам, пыль в застывшем воздухе, страшный контраст с безупречной обстановкой открытых для публики участков Студии. Хэри пришлось одолеть широкую дугу коридора почти до конца, прежде чем он свернул в закрытую на папиллярный замок дверь в трубу. Ровер следовал за ним, как привязанный.

Переход между Студией и Кунсткамерой представлял собой прозрачный тоннель длиной полкилометра. На пол была наспех постелена узкая дорожка из всепогодного ковролина. Низкие серые облака плевались дождем, и шепот бьющих в бронестекло капель почти заглушал шуршание кондиционеров. Хэри торопливо брел над ячейками гаража-улья в двадцати с лишним метрах внизу и ограждающим его десятиметровым забором.