— Вы много курите, — заметил он. — Это вредно для здоровья.

— Послушайте! — Ее янтарные глаза загорелись недобрым огоньком. — Вы косо смотрите на мою еду, наливаете какой-то отравы и еще читаете мне проповеди! Да к тому же все время говорите банальности. С какой стати вы портите мне вечер? Кто вы такой? Что вам от меня надо?

— Меня зовут Роман, — прервал он гневную тираду. — А вас?

— Катя, — буркнула она и прерывисто вздохнула.

— У вас что, был тяжелый день, Катя? Овсянку едите, на людей бросаетесь? Давайте лучше проведем этот вечер мирно, — предложил он.

«У меня действительно был тяжелый день, и не один, и все это из-за тебя и твоих друзей», — неприязненно подумала она, изящным движением стряхивая пепел. Курение, кажется, стало входить у нее в привычку.

— А может, не нужно больше? — Он вдруг ловко накрыл ее руку своей, а потом мягко разжал ей пальцы. Руки у него были твердые и… ласковые? Она вдруг по-настоящему испугалась, как будто это прикосновение напомнило ей… Что-то, чего не должно было с ней случиться и все-таки случилось. Это прикосновение твердых и ласковых мужских рук было из другой жизни, и оно почему-то показалось таким же неприятным, как и увиденный сегодняшней ночью кошмар.

— Лучше выпейте, — сочувственно глядя на нее, посоветовал он, все еще держа ее ладонь в своей. — Если был плохой день — выпейте. Будет меньше вреда, это я как специалист вам говорю…

Она зло выдернула руку.

— Я не люблю вино, специалист по выпивке!

Он пропустил ее колкость мимо ушей.

— Давайте я закажу для вас кальвадос? Хотите?

— Хочу, — неожиданно согласилась она.

Внутри была противная мелкая дрожь — и от прикосновения его рук, и от того, что нельзя было встать и уйти, потому что это была работа. Ее работа. Нужно было как-то успокоиться. И не отпугнуть его. Хотя он вряд ли встанет и уйдет, ведь для него она — это тоже работа. Его работа.

Музыка стихла. Работа этого невысокого молодого человека, почти мальчика, на сегодня закончилась, и Катя от души ему позавидовала. Сейчас он повесит фрак в шкаф, наденет джинсы и курточку и уйдет домой. А ей нельзя повесить эти чужие вещи в шкаф, нельзя уйти. Да и дома у нее Бухин с Дашей. Счастливые. Наверное, нажарили картошки… А тут сиди и позволяй всякой мрази хватать тебя за разные места. Да еще и свои наблюдают за всем этим, наверное. Сволочи. Сволочи! Она даже не знала, кого уже называет этим словом — своих ли, которые наблюдают, или чужих, которые прислали этого хлыща с мальчишеской улыбкой и серыми пристальными глазами. Глаза у него были совсем как у того… Все они одинаковые. Сволочи. Она почувствовала, что неожиданные слезы наворачиваются на глаза. Этого только не хватало!

Принесли кальвадос. Она пила его только один раз — с Натальей, и нельзя сказать, чтобы он ей тогда понравился. Но делать было нечего. Одним махом она опрокинула в себя содержимое маленькой рюмки — как будто проглотила каплю живого огня. Но огонь этот пробежал по каждой жилочке, и дрожь, мучившая ее, в одночасье исчезла. Согрелись руки и даже пальцы ног, стиснутые узкими носами сапог. Заедать этот волшебный напиток овсянкой она не стала. Поставила локти на стол и оперлась о сцепленные пальцы подбородком. Она сидела сейчас в точно такой же позе, как и «Любительница абсента» со знаменитой картины, но ни он, ни она об этом не догадывались. Она — потому что живопись совсем не пересекалась с ее работой, а он — потому что никогда не интересовался картинами. Только женщинами и денежными купюрами. Но женщин он знал, как никто другой.

— Вы пьете кальвадос совсем как француженка, — восхищенно сказал он собеседнице.

— А вы много видели француженок? — снисходительно осведомилась она.

— Ну… Приходилось. А вы бывали во Франции? В Париже?

— А вы? — ответила она вопросом на вопрос и прищурилась. Быстро прикурила, не воспользовавшись его услугами, резко выдохнула дым.

— Мне там приходится частенько бывать. По работе.

— Завидую. Хорошая работа.

— Да, не жалуюсь. Может, потанцуем?

На эстраде уже играл небольшой оркестр, и под неспешную музыку танцевали несколько пар.

— Если хотите…

Фигура у нее была как раз в его вкусе. Он не любил костлявых женщин и не понимал, что хорошего мужчины находят в моделях. Они успели протанцевать совсем немного, но мелодия закончилась. Следующий танец был быстрый, и Катя решительно выскользнула из рук партнера.

— Я не мастерица скакать на таких каблучищах!

Роман Юшко вздохнул. Двигалась она легко и изящно, и он не прочь был потанцевать еще, но…

— Может, поедем куда-нибудь, где музыка вам больше понравится? — предложил он.

— Куда?

— Ну… мало ли хороших мест. Свет же не клином сошелся на этом «Париже».

В самом деле. Не клином же все сошлось на этом «Париже»! Особенно когда на тебе столько знакомых и незнакомых глаз и столько ушей слушают, как ты разговариваешь, дышишь, смеешься, слышат даже, наверное, как стучит сердце… Не станет же он убивать ее прямо сегодня, этот самый Юшко. Ну не может она флиртовать с ним здесь, где на нее смотрят и слушают! — глупо стучало сердце. Голос же разума кричал: никуда не уходи! Здесь ты в безопасности. И она послушала его.

— Что-то я сегодня не в настроении танцевать. Да и устала очень, — не солгала она. — Если хотите, просто посидим, поговорим.

— И выпьем?

— И выпьем. — Она неожиданно улыбнулась. Улыбка ей очень шла. — Расскажите мне о Париже, — попросила она.

Он снова наткнулся на ее взгляд — янтарно-золотой, манящий… опасный взгляд!

— Разве вы никогда не были в Париже? — еще раз спросил он, с трудом отрываясь от этих глаз.

— Мне интересны чужие впечатления. — Она вновь оперлась подбородком о руки.

— Хотите еще кальвадоса?

— Хоч у.

Принесли крохотную рюмочку. Она взяла ее, согревая в ладонях, а он поднял свой бокал с вином.

— Давайте выпьем за нашу случайную и такую приятную встречу!

Она уже не сказала, что он говорит банальности.

— Ну… что ж. Давайте!

— На брудершафт?

— А куда вы так торопитесь?

— Я очень хочу вас поцеловать, — просто сказал он, и эта простота ему шла.

— Вы обещали рассказать мне о Париже.

— Хорошо. — Он покорно кивнул. — О Париже так о Париже. Как вы, наверное, уже и сами знаете, Париж — это город влюбленных, самый прекрасный город на земле…

Он говорил и говорил. Рассказ его не был лишен живости, обаяния, даже некоторого художественного блеска. У него вдруг случился приступ самого настоящего вдохновения. Его рыжая собеседница внимательно слушала, застыв в своей излюбленной позе. Она слушала, не сводя с него загадочных глаз, по которым он все никак не мог определить, нравится он ей или нет. Какой у нее мягкий овал лица, точно очерченный разлет бровей — и брови не черные, не коричневые, а какого-то странного цвета… старого золота? Опавших листьев? Поэзией он тоже никогда не грешил, предпочитая вещи более простые — земные, плотские. И сейчас ему хотелось перестать разливаться соловьем, а молча запустить руку в ее волосы, разрушая прическу, властно сжать затылок, попробовать на вкус ее губы… Но вместо этого он нес какую-то романтическую чушь о Булонском лесе и о том, как хороша Сена в лунном свете. Он говорил, говорил — благо, язык у него всегда был подвешен как надо — и отхлебывал из своего бокала. Бутылка перед ним была уже почти пуста. Ей тоже уже несколько раз приносили ее любимый кальвадос, но последнюю рюмку она так и не допила — пригубила и поставила на стол.