— Может быть, еще потанцуем? — спросил он, прерывая свой рассказ. Да и рассказывать, честно говоря, было уже нечего. Он поймал себя на том, что начал повторяться, а это было плохо.

— Ну что ж… давайте потанцуем, — согласилась она, и он счел это хорошим знаком. — Только не быстро, — предупредила она его, и он согласно кивнул:

— Я уже понял… вы не любительница дрыгать ногами. Во всяком случае, на танцплощадке.

Она запрокинула голову и засмеялась. Смех у нее был мягкий, горловой, с волнующими глубокими нотками. Он вдруг почувствовал, что покрывается гусиной кожей от этого ее смеха, от вида запрокинутой шеи — с лебединым изгибом? — и безмерно удивился. Особенно тому, что в голову пришло это идиотское сравнение — лебединый изгиб. Чушь собачья! Такого с ним еще не случалось.

— Пойдемте. — Она качнулась и слегка оперлась на его руку. От прикосновения новая волна прошла по нему, и он снова поразился. «Что такого в этой рыжей бабе?» — как-то даже злобно подумал он и развернул ее к себе на танцевальном пятачке резко, почти грубо. Она удивленно взглянула ему в лицо, и он различил мгновенно промелькнувшие в ее глазах страх, изумление, покорность. Так вот как с ней нужно! Хорошо, в нужный момент он этим воспользуется. Покажет ей, кто на самом деле хозяин жизни. Чтобы снова не испугать и не оттолкнуть, он обнял ее очень нежно, ведя в такт музыкальному рисунку и при этом почти не двигаясь на тесном, заполненном танцующими парами пространстве. Она подчинилась, и он привлек ее сильнее, вдыхая запах ее волос и кожи. Духи у нее были из очень дорогих, скорее всего японские, — в духах он разбирался очень хорошо, — но ее собственный, пробивающийся сквозь духи запах оказался еще более волнующим. Внезапно он наклонился и нашел губами ее маленькое розовое ухо. Поцелуй длился какую-то долю секунды — она отпрянула.

— Спокойно, я не кусаюсь, — прошептал он.

Глаза ее блеснули, она сбилась с ритма, но он мягко вернул ее в музыкальные волны.

«Господи, за что мне все это? — в отчаянии думала Катя, ощущая на себе настойчивые чужие руки. — Когда же эта чертова музыка закончится?! Завтра весь персонал только и судачить будет, как хозяйка обжималась с первым попавшимся альфонсом!» — «Стоп, стоп, погоди, — здравый смысл, не до конца загнанный в угол лошадиной дозой выплеснувшегося в кровь адреналина и такой же дозой алкоголя, стал возражать. — С какой стати он — первый попавшийся? Может, это муж, или брат, или деловой партнер, в конце концов! И потом, если кто-то позволит себе лишнее, то Инна быстро укоротит болтунам языки. Вышвырнет к чертям собачьим на улицу, и все. И вообще, ты ничего такого с этим хмырем себе не позволяла, ведь так?» — «Так, так, — согласилась Катя с доводами разума. — Но все-таки это пытка!» — «Тогда иди работать в архив, — злорадно сказал голос. — К тому же и домой будешь приходить вовремя». — «Иди ты сам в архив!» — Она позволила себе расслабиться. Ее партнер понял это как-то уж очень по-своему и теснее прижал ее к себе. Еще несколько секунд — и музыка кончилась. У нее чуть не вырвалось: «Слава Богу!» — но она вовремя прикусила язык.

Нежно придерживая за локоть, он подвел ее обратно к столику.

— Может, закажешь еще что-нибудь? — интимно спросил он.

«Ого, мы уже перешли на “ты”», — заметила лейтенант Скрипковская. Есть нисколько не хотелось, а вот пить… Но нет, кальвадоса явно достаточно.

— Стакан воды, — ответила она. Нужно было как-то отвлечь его внимание от своей особы. — Ты еще не досказал мне про Париж. Когда ты там был в последний раз?

— А пошел он к черту, этот Париж, — весело произнес он, окинув ее совершенно шальным взглядом.

Взгляд был бесшабашный и в то же время ласкающий, как теплая душистая ванна. Она вздрогнула и стряхнула с себя это наваждение.

— Знаешь, здесь мне гораздо больше нравится, — продолжил он. — Потому что ты, — он сделал нарочитое ударение на слове ты, — потому что ты рядом.

Она отвернулась и стала смотреть на танцующих. Он также отвел от нее взгляд, усмехнулся и не спеша долил себе вина. Пошел он действительно к черту, этот Париж. Побродить бы по нему с этой рыжей или на худой конец в одиночестве — тогда другое дело. А так как он туда ездит… Роман был там уже восемь раз, и все восемь он возил туда дамочек, жаждущих от него высокой романтической страсти. И эта страсть могла быть утолена почему-то именно в Париже. Последней было уже далеко за пятьдесят, и с ней было почему-то особенно тяжко разыгрывать бурную влюбленность, хотя внешне она была и не из самых худших. Но она все время висла на нем, и губы у нее были почему-то постоянно мокрыми. Когда он смог наконец от нее освободиться, то испытал настоящее облегчение, и тут уже ему было не до парижских красот — так она его достала, эта навязчивая сухопарая тетка. Он вдруг вспомнил, как удирал — рано утром, когда его спутница, утомленная ночными ласками, мирно и доверчиво спала в роскошном номере для новобрачных, — какая ирония! Она его так доняла, была так ненасытна и навязчива, что Роман позволил себе не вполне невинную шалость — забрал у нее из сумочки пухлый кошелек с документами, деньгами, платиновой «Визой» и собственными игривыми записочками, которые, впрочем, он аккуратно разорвал на мелкие клочки — мало ли что! — и спустил в унитаз. Кошелек же выбросил в «очаровательную в лунном свете» Сену — с документами и «Визой», предвкушая по дороге в аэропорт, какие неудобства будет испытывать докучливая особа, оставшись без денег и документов. Наличные деньги, немного поколебавшись, он переложил в собственный карман. Она была единственной из всех его многочисленных дам, которая не сделала ему никаких существенных подарков, поэтому он счел это некоторой компенсацией. Не считать же платой за удовольствие эту самую поездку в Париж, на которой она же и настояла! Да и обаяния города он из-за нее толком не ощутил — на каждом углу она лезла к нему с поцелуями. Вот с этой немногословной рыжей Соболевой он бы с удовольствием махнул не только в Париж… да хоть куда угодно. Действительно, бросить все и улететь с ней в Париж… Сейчас там уже настоящая весна — тепло, цветут деревья, клумбы — сплошной ковер цветов. Катались бы на речном трамвае по Сене, а вечером целовались бы на увешанных тысячами разноцветных лампочек каруселях. Но Лина велела никуда ее не сманивать — зачем-то ей нужно, чтобы она оставалась здесь. Внезапно откуда-то взявшаяся подспудная злость на Лину затопила его. Раскомандовалась, стерва! Да все они стервы! И эта рыжая ничуть не лучше других.

— Слушай, поехали отсюда, — сказал он.

Она пила свою как раз принесенную воду и ни одним движением не выдала, как быстро и гулко ударило сердце.

— Куда? — спросила она равнодушно и аккуратно поставила стакан на стол.

— Хочешь, поехали ко мне, — предложил он.

— Лучше ко мне.

— Я вызову такси. — Он вынул бумажник и жестом подозвал официанта.

— Не нужно, я на машине. Подожди меня в вестибюле, я скоро. — Она быстро, не оставляя ему времени для ответа, поднялась со своего места, мазнула глазами по подоспевшему гарсону и, легко лавируя между столами, скрылась из виду. Он расплатился, не проверяя счета. Зашел в туалет, ополоснул лицо и руки прохладной водой. Причесываться не стал, только слегка взъерошил густые светло-русые волосы. Сердце почему-то билось короткими, частыми толчками — от вина, что ли? Наверное, пора спускаться, решил он. Нельзя заставлять ее ждать.