Шрифт:
Интервал:
Закладка:
— Да? А что это за опасность? Не угодить критикам? Уж как-нибудь переживу. Тем более мой личный радар никакой такой особой опасности до сих пор не зафиксировал.
— Не хотите рассказать о своих творческих планах?
— Нет. Единственное, что могу сказать по этому поводу: внутри меня постоянно плетется какая-то паутина, но невозможно предугадать, даст ли она в итоге нужный узор.
— А как же включение в список номинантов на премию «Национальный бестселлер» вашего последнего романа?
— Да? А я и не знал, что существует подобная премия. И как же называется мой новый роман?
— «Шлем ужаса».
— Какое жуткое название. А что на этот счет говорит мой издатель?
— Вы имеете в виду «Вагриус»? Там слыхом не слыхивали о подобной книге.
— Ну вот, и я вам также могу ответить. Я поверю в реальность существования романа с подобным названием, когда книга попадет ко мне в руки, не раньше.
— Гм. Понятно. Скажите, вы относите себя к постмодернистам?
— Издеваетесь? В свое время люди собрались, заглумились, сказали что-то типа «Roll over, Beethoven» (название песни Чака Берри, переводится «Катись отсюда, Бетховен». — Д. Т.), подкрепили это сотней-другой критических и художественных текстов. Как можно относиться к этому серьезно, я не понимаю. Это не моя клетка, у меня нет ни малейшего намерения (ха-ха!) в нее забираться.
— Как в таком случае охарактеризовать тот стиль, в котором вы пишете?
— Я пишу в стиле Виктора Пелевина.
— Простите, но некоторые ваши собраться по цеху как раз за вами это и отрицают. Один автор, помнится, сказал, что ему не нравится ваше творчество, так как он предпочитает писателей со стилем.
— А потом он пришел домой и открыл «Мою роль в переброске регулярных частей действующей армии с северо-запада на юго-восток», бессмертное творение отставного майора Клюшкина. Ха-ха-ха! Все дело в том, что этот анекдот придумал я сам.
— Вы прямо какой-то неуязвимый.
— Воин должен быть неуязвимым. Вы же явно читали Кастанеду, и вам знакомо, хотя бы на словах, его понятие безупречности.
— Это все теория. А на практике человек слаб.
— Но может бороться со слабостью.
— Понятно. Скажите, а почему вы все-таки согласились на это интервью?
— Да абсолютно по тем же причинам, по которым мог этого и не делать.
— Контролируемая глупость?
— Если хотите, да.
— Виктор Олегович, как вы относитесь к хиту последних месяцев — роману Белоброва-Попова «Красный бубен».
— Ну как можно относиться к плоду трудов своих.
— ?!
— Шучу, конечно. А если серьезно, то вся суть этой книги заключена в левом верхнем углу на обложке. Помните, там надпись стоит «От заката до рассвета». Роман — версия фильма Роберта Родригеса, только с поправкой на русский менталитет. Одним словом, литературный трэш, мусор. Хотя предисловие господина В. Шинкарева меня повеселило, особенно его пассаж про то, что на митьковском языке все фильмы ужасов стоит называть «Опять козеликам неймется-1–2:»
— Не могу не задать вам один очень серьезный вопрос. Какой, на ваш взгляд, должна быть литература?
— Браво. Грандиозный вопрос. И требует такого же грандиозного ответа: литература должна быть такой, какой она будет. Здесь любая модальность непосредственно совпадает с формой обыкновенного будущего времени. Короче, поживем — увидим.
— Вы в курсе, что ваш роман «Чапаев и Пустота» вошел в обязательную программу филологических факультетов вузов страны?
— Да? Понятия не имел. По-моему, это меня совершенно не касается.
— И последний вопрос, так как вижу, что ваша сигара догорает. Виктор Олегович, Котовский до сих пор злоупотребляет кокаином?
— О, несомненно! Более того, мне даже кажется, что в последнее время он стал принимать его в синергии с каким-то другим наркотиком, природа которого мне еще не до конца понятна. Как только пойму, обязательно напишу об этом.
— Спасибо, что согласились побеседовать со мной.
— Не за что.
Источник — http://pelevin.nov.ru/interview/o-toish/1.html.
Виктор Пелевин
Январь 2002. Лео Кропывьянский, «BOMB Magazine». Перевод с английского
Развал тоталитарного Советского режима породил в России демократию несовершенного вида. Но эйфория начала девяностых рассеялась перед лицом новой реальности. Россия в течение лишь нескольких лет перешла из категории наиболее развитых стран на планете к наименее развитым, поскольку горстка бизнесменов-гангстеров похитила наиболее ценные ресурсы государства.
Используя переход от поздне-советского к пост-советскому обществу как сырье, Виктор Пелевин потратил последнее десятилетие, производя работы исключительного юмора, красоты и проницательности: четыре романа, новеллу, и много коротких рассказов. Его самый последний роман, «Generation П», описывает карьеру Вавилена Татарского, неудавшегося молодого поэта, который становится копирайтером в расцветающей рекламной индустрии России. Он приспосабливает западные концепции маркетинга к пост-советскому менталитету, сталкивает суфийско-мистических чеченских гангстеров с призраком Че Гевары, испытывает синтетический сатори, употребляя галюциногенные наркотики, и оказывается вовлеченным в шумеро-масонский заговор, который управляет «виртуальным» правительством России: трехмерными оцифрованными макетами на телевидении, чьи движения подготовлены сценаристами. После сведения счетов с разложившимся советским прошлым и циничными фактами недавнего материалистического мира («начальное накопление капитала является также и окончательным»), Татарский получает проблески представления, пока несовершенные, о первичной, неизменной и совершенной действительности.
Мистик и продавец ковров Гурджиев говорит нам, что мечта и пробуждение является эквивалентными субъективными состояниями, каждое из которых весьма далеко от объективной действительности, иногда называемой Богом. Субъективное состояние «чтение работы Виктора Пелевина» довольно трудно классифицировать. Это менее похожее на пробуждение и более — на высококачественную мечту, и несмотря на его субъективность, наводящую на размышления невысказанностью действительности: лужа отражает солнце, но и солнце отражает лужу, но ни то, ни другое не существует в действительности.
Лео Кропывьянский: Ваша карьера писателя началась с распадом Советского Союза, этот распад дал большую литературную свободу, несмотря на захват прессы олигархами. Могла ли ваша вторая повесть «Омон Ра», учитывая ее непочтительную трактовку Советской системы, быть издана пятью годами ранее в период Горбачева? Или Черненко?
Виктор Пелевин: Фактически, я не думаю, что мы можем использовать термин «распад». Это приписывает некоторую непрерывность процессу. Советский Союз разрушился мгновенно. Но даже в 1990, когда я писал «Омон Ра», никто в Москве не ожидал, что крах когда-нибудь произойдет. Я не помню точные даты, но помню, что закончил книгу за день до переворота, который прикончил Советский Союз. Так что ее можно назвать последней моей книгой, написанной в СССР. Было бы вполне возможно издать «Омон Ра» в конце Горбачевской эры, поскольку Горбачев был как раз человеком, давшим русским самую широкую свободу слова, которую они когда-либо имели. Другие не прибавили к ней ничего. Время Черненко было очень разным, сохранялась