Кто мог подумать, что спустя много лет его сын - тот самый дикарь, угрюмо смотревший исподлобья, - придет ко мне со своей рукописью и попросит совета. Уж не я ли тогда заронил в него искру, которой суждено было разгореться спустя столько лет? Вопреки отцовским опасениям парень уехал на Запад, вел там полную приключений жизнь, бродяжничал, чтобы в итоге, подобно блудному сыну, вернуться под отчий кров и начать зарабатывать себе на жизнь при помощи пера и бумаги. Я был рад сделать для него все, что в моих силах, пытался уговорить его бросить журнальную поденщину и заняться серьезным делом. Больше мы не виделись. Когда мне попадается в руки какой-нибудь журнал, я торопливо пролистываю страницы, ища его имя. Быть может, написать ему? Хотя бы чтоб справиться, как живет - если он еще жив - его отец. А может статься, мне подсознательно не хочется знать, что случилось с Джином? Может статься, я по сей день малодушно боюсь узнать правду?

Писать ежедневную колонку я решил начать, не дожидаясь сигнала со стороны Алана Кромвеля. Чтобы изо дня в день выдавать что-то новое и интересное, не выходя за отведенный объем, требовалось набить руку. Лучше заготовить несколько колонок впрок: тогда, если Кромвель сдержит слово, я буду уже в седле. Нащупывая наиболее броскую манеру письма, я перепробовал их сразу несколько. Наверняка будут дни, когда я не смогу написать ни строчки. Но застать себя врасплох я не позволю.

Тем временем Мона нашла себе временную работу - поступила официанткой в «Ремо», один из ночных клубов в Виллидж. Матиас, торговец недвижимостью, как видно, раскручивать ее не собирался. Почему, я понять не мог. Похоже, она с самого начала немного его осадила. Временами все эти ее воздыхатели становились слишком уж пылкими и намеревались без промедления жениться на ней. Так она говорила.

Во всяком случае, ее темпераменту и предыдущему опыту новое место соответствовало в полной мере. Танцевать она стремилась как можно меньше. Главное - заставить клиентов выпить побольше. Долю от выручки за спиртное официантки получали всегда, независимо от чаевых.

Не прошло много времени, как молодой Кореи, имевший собственное шикарное заведение в Виллидж - чуть ли не достопримечательность района, - втюрился в нее по уши. В «Ремо» он обычно наведывался к часу закрытия и увозил Мону к себе. Там они ничего, кроме шампанского, не пили. Ближе к утру шофер Кореи отвозил ее домой в его великолепном лимузине.

Кореи был как раз одним из тех пылких молодцов, каковые хотели на ней жениться. Он мечтал умыкнуть ее на Капри или в Сорренто, где они вместе начнут новую жизнь. Наверное, он пытался, как мог, заставить Мону бросить работу в «Ремо». Между прочим, то же самое делал и я. Иногда от нечего делать я мысленно сопоставлял наши с ним уговоры. И ее ответы.

Итак, со дня на день в город приедет Кромвель. С прибытием его Мона, возможно, переменит свое решение. Во всяком случае, в минуту рассеянности она на нечто подобное намекнула.

Яростные попытки молодого Кореи охмурить ее меня не особенно тревожили, гораздо опаснее я считал осаду, которую устроили Моне некоторые известные на всю округу лесбиянки. Не скрывая своих намерений, они наведывались в «Ремо», чтобы поработать над ней, и щедро тратились на выпивку, не уступая в этом мужчинам. Фимиам, как я узнал, они кадили и перед Кореи. В отчаянии он умолял Мону - если уж она решила, что непременно должна работать, - начать работать на него. Без толку. Тогда он подъехал с другой стороны и принялся каждую ночь ее спаивать, полагая, что таким образом вызовет у нее отвращение к работе. И снова безрезультатно.

Причина ее твердокаменности, как мне в конце концов удалось узнать, крылась в увлечении одной из танцовщиц - индианкой из племени чероки, пребывавшей в весьма стесненных обстоятельствах и в придачу еще беременной. Эту слишком приличную, искреннюю и прямодушную девушку давным-давно бы уволили, не будь она едва ли не главной приманкой местного шоу. Многие посетители заходили вечером в «Ремо» специально на ее номер. А номер этот всегда заканчивался шпагатом. И долго ли еще она собиралась с ним выступать, не рискуя выкидышем, оставалось вопросом открытым.

Спустя несколько дней после того, как Мона обрисовала мне сложившуюся ситуацию, танцовщица упала в обморок прямо во время выступления. Со сцены ее увезли в больницу, где произошли преждевременные роды и младенец родился мертвым. Положение было столь критическим, что индианку несколько недель продержали в больнице, после чего произошло неожиданное. В день, когда ее должны были выписать, в приступе отчаяния она выбросилась из окна - насмерть.

После этого трагического происшествия Мона буквально возненавидела «Ремо». Некоторое время она вообще ничего не делала. Я, чтобы хоть как-то ее утешить, а также доказать, что и я, когда захочу, парень не промах, стал ежедневно выходить на охоту, стремясь урвать хотя бы немножко то там, то здесь. Не то чтобы мы были в отчаянном положении: просто мне хотелось убедить ее, что, раз уж нам выпало на долю выступать в роли акул, я могу исполнять эту роль ничуть не хуже ее. Естественно, прежде всего я взялся за то, что попроще. Первым в списке числился мой кузен - тот самый, что стал счастливым обладателем моего гоночного чуда. У него я стрельнул десятку. Выдал он мне ее весьма неохотно. И не потому, что был жлобом: просто он не одобрял практику брать и давать взаймы. Когда я спросил его про велосипед, он сообщил мне, что ни разу на нем не прокатился, тут же продал одному своему приятелю, сирийцу. Я немедленно отправился к последнему - тот жил всего в нескольких кварталах оттуда и своими россказнями про велогонки, боксерские поединки, футбол и прочес произвел на него такое впечатление, что при прощании он сунул мне десятидолларовую бумажку. И еще упорно уговаривал меня в следующий раз привести с собой жену, дабы совместно отобедать.

У Забровского, моего старого друга-телеграфиста с Тайме сквер, я разжился еще десяткой и новой шляпой. В Придачу он угостил меня отличным завтраком. Разговор был обычный. О лошадях, тяжелой работе, о том, как трудно откладывать на черный день. Он заставил меня пообещать, что я составлю ему компанию на какой-нибудь по-настоящему классной боксерской схватке. Когда я наконец проговорился, что буду писать колонку в херстовский газетный синдикат, глаза его от удивления округлились. Десять зеленых он мне уже дал. А теперь заговорил начистоту. Если рано или поздно мне понадобится помощь - под «поздно» он, естественно, имел в виду мою будущую карьеру лихого газетчика - я могу без стеснения обратиться к нему.

- Может, двадцатку возьмешь вместо десятки? - сказал он. И я вернул ему десятку и получил двадцатку. На углу мы остановились у табачного киоска, где он заполнил мой нагрудный карман пригоршней толстых жирных сигар. И тут же заметил, что последняя шляпа, которую он мне купил, порядком поизносилась. Поэтому на обратном пути в телеграфную компанию мы зашли еще к шляпочнику, где он купил мне новую шляпу, настоящую «борсалино».

- Нужно быть в форме, - посоветовал он, - не подавай им виду, что ты на мели. - Он выглядел таким счастливым, когда мы расставались; можно было подумать, что это я его облагодетельствовал. - Не забывай! - напутствовал он меня на прощание и побренчал ключами в брючных карманах.