- А вы обещаете, что не скажете моим родителям, что я на вас работаю? попросил я.

- Ну конечно не скажу, - сказал он.

Нет, обещайте! Дайте мне честное слово!

Он странно взглянул на меня, затем медленно повторил:

- Обещаю. Даю тебе честное слово.

На следующее утро, в воскресенье, я маячил у подъезда моих друзей, чтобы перехватить их на пути, в церковь. Мне без труда удалось уговорить их позволить мне ходить к мессе вместе с ними. Сказать правду, они были в восторге.

Когда мы вышли из церкви Франциска Сальского (ужасное место для богослужения), я объяснил им, чего достиг. Выудил из карманов деньги - почти три доллара - и передал их брату Сэди. К моему изумлению, он их не взял.

- Но я же подрядился на эту работу только ради вас, - увещевал я его.

- Знаю, Генри, но моя мать и слышать об этом не захочет.

- Можешь не говорить ей, что деньги от меня. Скажи, что тебе дали прибавку.

- Она этому не поверит, - сказал он.

- Тогда скажи, что нашел их на улице. Знаешь, я раздобуду где-нибудь старый кошелек. А ты положишь деньга в него и скажешь, что нашел кошелек в канаве как раз за церковью. Этому-то она поверит.

И все-таки он не соглашался.

От отчаяния я чуть не свихнулся. Если он не согласится взять деньги, значит, все мои усилия пойдут прахом. И я ушел, только заставив его пообещать, что он все же подумает над моим предложением.

На помощь мне пришла Сэди. Она была ближе к матери и смотрела на вещи более практично. В любом случае, считала она, мама должна узнать, что я хотел им помочь, и выразить свою благодарность.

До окончания недели мы с Сэди все обсудили. Как-то после полудня она стояла и ждала меня за воротами школы.

- Все устроилось, Генри, - выговорила она с трудом, - мама согласилась взять деньги. Но только на некоторое время - пока мой брат не найдет постоянное место на полный рабочий день. Тогда мы вернем их.

Я запротестовал: не надо ничего возвращать. Сказал, что уступлю, только если ее мать настаивает. И передал девочке завернутые в лист оберточной бумаги деньги.

- Мама говорит: да защитит и благословит тебя за твою доброту непорочная Дева Мария, - сказала Сэди.

Я не знал, что ответить. С такими словами ко мне еще никто не обращался. Кроме того, слова «непорочная Дева» ничего для меня не значили. В подобные бредни я не верил.

- А что, вы в самом деле верите во все это… ну, насчет непорочной Девы Марии? - спросил я.

Сэди выглядела шокированной - или опечаленной? Она серьезно кивнула головой. Щ что такое непорочная Дева? - спросил я.

- Ты знаешь это не хуже меня, - ответила она.

- Нет, не знаю. Почему вы называете ее непорочной?

Сэди на миг задумалась, а затем самым невинным образом заявила:

- Потому что она Богородица.

- Да, но что же такое тогда непорочная?

- Есть только одна непорочная Дева, -ответила Сэди, - и она - благословенная Дева Мария.

- Это не ответ, - нанес я встречный удар. - Я спросил тебя, что значит непорочная?

- Это значит Пресвятая Матерь, - не слишком уверенно отвечала Сэди.

И тут мне в голову пришла блестящая мысль.

- Разве не Господь создал мир? - спросил я. - Конечно.

- Тогда нет никакой матери. Господу она не нужна.

- Это богохульство! - Сэди почти кричала. - Ты бы лучше поговорил со священником.

- Я не верю священникам.

- Генри, не говори так! Бог тебя накажет.

- Это за что же?

- За то же.

- Хорошо, - сказал я, - тогда спроси у священника ты! Ведь это ты католичка. А не я.

- И что ты болтаешь, - сказала Сэди, глубоко уязвленная. - Ты еще недостаточно взрослый, чтобы задавать такие вопросы. Мы таких вопросов не задаем. Мы верим. Без веры хорошим католиком стать нельзя.

- Я готов поверить, - возразил я, - если он на мои вопросы ответит.

- Так нельзя, - сказала Сэди. - Прежде ты должен поверить. А потом молиться. И просить Господа, чтобы Он простил тебе твои прегрешения…

- Прегрешения? Да нет у меня никаких прегрешений. И просить Господа о прощении мне не за что.

- Ах, Генри, Генри, нельзя так говорить, это испорченность. Все грешат. Для того и нужны священники. Вот почему мы молимся благословенной Деве Марии.

- А я не молюсь никому, - вызывающе сказал я, чуть подустав от ее туманных речей.

- Это потому, что ты протестант.

- Я не протестант. Я никто. Я не верю ни во что… такое!

- Лучше возьми свои слова обратно, - вконец встревоженная, сказала Сэди. - За такие слова Господь может убить на месте.

Мое высказывание, по-видимому, так ее напугало, что ее страх передался мне.

- Я хочу сказать, - сказал я, пытаясь войти в прежние спокойные воды, - что мы тоже молимся. Но только не так, как вы. Мы молимся только в церкви - вместе со священником.

- Разве вы не молитесь перед сном?

- Нет,- ответил я, - я не молюсь. Наверное, я в этом просто не разбираюсь.

- Тогда мы тебя научим, - сказала Сэди. - Молиться нужно каждый день - самое меньшее три раза. Иначе будешь гореть в аду.

На этих словах мы расстались. Я дал ей торжественное обещание, что попробую молиться- во всяком случае, перед сном. Уходя, однако, я неожиданно задал себе вопрос: о чем, собственно, должен я молить Господа? И едва не побежал вслед за Сэди, чтобы спросить у нее. Слово прегрешения судорожно билось в моем сознании. Какие прегрешения, прегрешения в чем? Червь сомнения продолжал грызть меня. Интересно, что греховного я совершил? Лгал я редко, и если лгал, то только матери. И ни у кого, кроме матери, ничего и никогда не крал. В чем мне исповедоваться? Мне и в голову не приходило, что, соврав матери или утащив у нее что-нибудь, я грешу. А как еще я мог поступить, если она меня не понимает и отказывается понять? Попробуй она взглянуть на вещи с моей точки зрения, так, наверное, иначе восприняла бы мое поведение. Вот как мне это представлялось.

Мысленно разбирая наш с Сэди разговор и вспоминая печальный сумрак, наполнявший их дом, я подумал, что, может, не доверяя католикам, мать была не так уж и не права? Мы, например, дома никогда не молились, однако жизнь в нем шла своим чередом. Да и имя Господа никто в нашей семье не упоминал. Тем не менее Он никого из нас не наказал. Постепенно я пришел к выводу, что католики, наверное, от природы очень суеверны, совсем как язычники. Невежественные идолопоклонники, осторожный и трусливый народец, не имеющий достаточной воли и не желающий отвечать за себя. Больше я на мессу никогда не пойду. В сущности, их церковь - та же тюрьма! И тут случайной вспышкой на меня снизошло озарение: может, если бы все в семье Сэди не думали так много о Господе, они были бы побогаче? Все у них уходило на церковь и на священников, то есть на тех, кто всегда просит милостыню. А вот мне священники не нравились никогда. По мне, слишком они гордые и от довольства просто лоснятся. Да ну их к черту! И к черту их свечи, их розарии, их распятия - и их непорочных дев!