Скорее всего, легенда эта была сочинена впоследствии могильными ворами. Они надеялись поживиться богатыми дарами из королевской могилы и, не найдя ее, должны были как-то объяснить свою неудачу.

Я же скорее поверю, что был Аларих похоронен не как дикий варвар, пьянеющий от роскоши, а по обычному христианскому обряду, который, как мне говорили, у ариан отличается простотой и скромностью. Визиготы — единственные из всех варваров — даже не кладут оружие в могилы павших воинов, ибо верят, что в загробном царстве каждый вкушает вечный мир.

Да и зачем нужны пышные похороны тому, кто первый взял тысячелетний Рим? Он знал, что слава его имени переживет и арку Тита, и стены Колизея, и мрамор Каракалловых бань.

(Никомед Фиванский умолкает на время)

Оливковые деревья то подступают к дороге рядами, как легионеры, то россыпью штурмуют склоны холмов. Маслины еще зеленые, твердые, но там и тут уже торчат лесенки сборщиков, и наполненные амфоры выстраиваются вдоль обочины.

— Нет, масло из таких еще не получишь, — объясняет мне Фалтония Проба. — Но мы вымачиваем их в растворе щелока, и горечь почти уходит. Остается терпкий привкус, который хорошо сочетается и с овощами, и с жареным мясом. Спрос на свежие маслины постепенно растет и в Риме, и в окрестных городах и поместьях. Конечно, деревья ведут себя капризно. В какой-то год они могут даже не зацвести весной. Но у нас есть рощи и выше в горах, и на солнечной стороне. Не было еще случая, чтобы мы остались совсем без урожая.

Колеса нашей эсседы впечатывают просыпанные маслины в дорожную пыль. Бласт напевает двум лошадкам обещания скорого привала. Вожжи и стрекало он держит чуть на отлете — македонское щегольство. Деметра не поехала с нами, сославшись на нездоровье.

— Конечно, главный продукт фабрики — оливковое масло — мы жмем из дозревших плодов. Летом отправляем его в Остию морем. В устье Тибра кувшины перегружают на речные суда и поднимают бечевой до Гальбиевых складов в Риме. Главным образом масло идет на бесплатные раздачи для римской бедноты. Городская префектура платит нам уговоренную сумму без задержек. А если остаются излишки, мы с выгодой продаем их на рынке Траяна.

Дорога делает виток, и внизу открывается прибрежная долина с речкой, полями, постройками. Центральное здание давильни огромно, как храм. Накопленная запрудой вода стоит перед ним синеющим зеркалом. Трудно поверить, что грязный поток, вырывающийся с другой стороны давильни, — это та же самая вода, только замутненная черной работой, проделанной внутри. От здания вверх, к масличным рощам, ветвятся дорожки и тропки, а вниз к пристани проложен мощенный камнем спуск.

— Мой отец очень интересовался разными способами очистки масла, приглашал специалистов из Испании. Теперь у нас налажено изготовление такого прозрачного «лампанте», которое горит в светильнике почти без копоти. Но, конечно, его могут покупать только богатые. Для такой чистоты требуется специальная промывка горячей водой и потом — повторная очистка.

Мы входим внутрь здания. Шум сразу заливает уши, как воск. Разговаривать можно только на крике. Управляющий спешит навстречу хозяйке, пригнувшись, воздеванием рук и быстрыми кивками пытаясь выразить все чувства сразу: и как он осчастливлен визитом, и как он погружен в труды и заботы, и как нелегко выжимать толковую работу из ленивых олухов — так бы и положил их самих под пресс!

Каменные жернова мощного трапета катятся по кругу в гуще оливок, отделяя мякоть от косточек. Огромные балки-рычаги со скрипом втискивают деревянные щиты в давильные чаны. Фигуры рабочих возникают из полумрака с корзинами маслин на плечах. Другие рабочие внизу оттаскивают наполненные маслом амфоры к солнечному прямоугольнику ворот.

Тяжело оседает под грузом площадка весов.

Широкоплечие мензоры-весовщики наметанным глазом выбирают нужные гири, громко выкрикивают вес каждой амфоры сидящему на возвышении писцу. Вода бежит вниз по ступенькам скрипучего колеса, отдает ему свою тяжесть и дальше уносится по канаве легко и беззаботно. Подошвы скользят по каменным плитам.

Мы выходим обратно на свет, медленно спускаемся к морю. Запечатанные глиной кувшины один за другим опускают в чрево корабля, крепко обвязывают веревкой за горло.

— Теперь, когда вы все это увидели, я могу сознаться, зачем я вас привезла сюда. — В голосе Фалтонии Пробы проскальзывает едва заметное смущение. — После смерти мужа мне приходится следить за всеми поместьями, предприятиями, домами. Я чувствую, что сил моих скоро не хватит. Мне очень нужен надежный и энергичный управляющий для этой маслодельни и всех окрестных садов. Способный распоряжаться рабочими, кораблями, деньгами. Честный и справедливый. Такой, как вы.

Она смотрит на меня просительно, но я ошеломлен и просто не знаю, что сказать. Ее губы открываются беззвучно, как крылья бабочки. Потом она продолжает:

— Я знаю, что вас влекут другие мечты, другая жизнь. Но не отказывайтесь сразу. По крайней мере, здесь, в глуши, никто не станет допытываться о вашей вере, никто не будет грозить арестом и тюрьмой. Вы сможете переждать нынешнее опасное время. В Риме всегда будет довольно бедноты, а это значит, что сенат будет всегда исправно платить нам за поставляемое масло. У вас будет оставаться время и для книг, и для охоты. Что же касается Деметры…

Тут она делает досадливый жест рукой, словно пытаясь поймать случайно спорхнувшее имя. Я спешу ей на помощь, благодарю за лестное предложение, обещаю подумать. Но она одолевает чувство неловкости и решает докончить.

— Деметра сильно изменилась за последний год. В тринадцать лет решиться на обет вечной девственности — одно дело. Душе кажется, что она легко одолеет зов плоти. Но шесть лет спустя… Я наблюдаю за ней последние дни… Она выглядит растерянной, сбитой с толку. Будто открыла в себе что-то новое. Как будто в дальней комнате собственного дома вдруг наткнулась на незнакомого жильца. И не знает, как с ним обойтись. То ли прогнать, то ли пригласить к столу.

Фалтония Проба вздыхает. Потом отвлекается на другое. Указывает на обгоревшие развалины приморской виллы, чернеющие неподалеку над полосой песка.

— И я еще смею обещать вам безопасность!.. Разве есть она где-то на земле в наши времена. Это случилось уже после нашего отъезда в Африку. Нет, визиготы сюда не добрались. Шайка легионеров-дезертиров… Убили хозяина виллы, его жену, всех слуг… Сожгли все, что не смогли унести. Я немножко знала погибших. Славная семья. Но все время пилили друг друга за какие-то мелкие упущения. Видимо, им казалось: вот улучшим, подчистим, упорядочим сначала все, что можно, а там и начнем наслаждаться семейным миром и согласием. Не успели…

ЮЛИАН ЭКЛАНУМСКИЙ — О РАЗДЕЛИВШЕМСЯ ДОМЕ ДУШИ

К лету 411 года чума разбоя почти ушла из наших краев. То ли помогли собранные мною добровольцы, патрулировавшие дороги, то ли у голодных бедняков уже нечего было отнять, то ли сами разбойники вернулись к своим довоенным занятиям и превратились снова в мирных пастухов, каменщиков, землепашцев. С каким-то недоверием отощавшие волы тянули первую борозду, и с таким же недоверием неделю спустя выглядывали из земли первые зеленые ростки.