При этом весьма распространенной является иррациональная уверенность в том, что великие княжества Владимирское, Тверское и Московское, ставшие основой России, находились после монгольского нашествия где-то «между Европой и Азией». И «династическая политика» потомков Всеволода Большое Гнездо практически выпадает из рассмотрения как нечто не вписывающееся ни в «западническую», ни в «почвенническую» мифологию.

А между тем:

Андрей Ярославич (? —1264) — третий сын великого князя Ярослава Всеволодовича, князь Суздальский, в 1250–1252 гг. великий князь Владимирский — в 1250 г. был обвенчан с дочерью правителя «королевства Русского» Даниила Устиньей (Анной).

Александр Михайлович (1301–1339) — великий князь Тверской (1326–1327; 1338–1339) и великий князь Владимирский (1326–1327). Его дочь Иулиания была замужем за великим князем литовским Ольгердом.

В свою очередь Елена, дочь Ольгерда от этого брака, вышла замуж за Владимира Андреевича Храброго, князя Серпуховского и Боровского, героя Куликовской битвы.

Василий I Дмитриевич (1371–1425) — великий князь Московский и Владимирский с 1389 г., был женат на Софье — дочери великого князя Литовского Витовта.

Анна Васильевна (1393 — август 1417), дочь великого князя Московского Василия I, была замужем за наследником византийского престола и будущим императором Иоанном VIII Палеологом.

Первой женой великого князя Московского и всея Руси Ивана III Васильевича стала Мария Борисовна, дочь тверского князя Бориса Александровича. Второй — византийская царевна Софья (Зоя), племянница последнего императора Византии Константина XI, погибшего в 1453 г. при взятии Константинополя турками. Большую часть жизни до замужества Софья провела, что характерно, совсем не на византийском юге. Её отец, Фома Палеолог, последний правитель Морейского деспотата, бежал от наступающих турок в Италию вместе со своей семьёй. Там его дети и жили под папским покровительством.

В январе 1483 г. вступил в брак и наследник престола Ивана III Иван Иванович Молодой. Его женой стала дочь господаря Молдавии Стефана Великого Елена.

Елена Иоанновна — дочь великого князя Ивана III Васильевича и Софьи Палеолог — стала великой княгиней Литовской (с 1494) и (некоронованной) королевой Польши (с 1501).

Как видим, и после 1237 г. Юрьевичи бывшего Северо-Востока бывшей Руси заключают в среднем один заметный династический брак с европейскими правителями каждое поколение. Все эти факты по отдельности ни для кого секретом не являются. Но вместе они просто не воспринимаются, видимо, из-за того, что тут надо сделать непростой выбор. Либо объявить «королевство Русское», воеводство Молдавское, Великое княжество Литовское или королевство Польское азиатскими деспотиями. Либо признать, что династические браки с представителями Запада были делом редким, но обычным, что до Петра I и даже до своего окончательного формирования Россия без всяких особых терзаний и исканий считала себя частью Европы. И Европа, как показывает приведенная картина, на определенном этапе против этого тоже не возражала.

Другое дело, что место нам отводили не самое почетное и наши правители, как следует из посольских книг, вполне это понимали, адекватно выбирая кандидатов на роль будущих родственников:

«Память Губе Моклокову. да что велика княгини Губе не скажет, есть ли у которого государя, или у деспота дочери, и каковы дочери… и Губе все то себе писати в список именно… Госпоже [великой княгине Литовской Елене Иоанновне] отведати о деспотовых дочерех, да и к маркрабью бы… к браборскому [маркграфу Бранденбургскому] послала, а велела отведати, есть ли у него дочери…

Сказывала королева Губе, что про Стефановы дети деспота сербского пытала да не могла ся их допытати. А у макрабиа поведают пять дочерей… А у баварского князя, у королева зятя, дочери поведают же, а кого не ведают колких лет, а матери у них нет. А у щетинского князя, у королева же зятя, поведают же дочери… А у датцкого короля, и он его милость сам ведает боле меня, что дочь есть» [Сб. Русского исторического общества. Т. 35. С. 452–453].

Кардинально меняться эта ситуация начала где-то с начала XVI в. Опять мы получаем все тот же наш «хронологический рубеж». Именно после 1500-х почти на два столетия прерывается традиция династических браков, связывающих Россию с европейскими соседями. Редкие несчастливые исключения здесь лишь подтверждают правило. И мы получаем, что неудачи в «открытии» России в эпоху «Великих открытий» Европы, Ливонская война и Смута сильнее повлияли на восточные границы умозрительной Европы, чем нашествие Батыя.

Но все-таки не стоит преувеличивать степень влияния негативного перелома в восприятии русских Европой на изоляционистский вектор «брачной дипломатии» Великого княжества Московского. Для возникновения трудностей в русско-европейском «династическом диалоге» существовало немало и чисто европейский причин, никак не зависящих от нашего выбора, причем в матримониальной политике эти причины проступают особенно явно.

Западная Европа. Европа в XVI в. вступила, как уже говорилось выше, в одну из своих многочисленных «эпох масс», когда идеологии широких социальных движений глубоко проникают в «высокую» политику. Предвосхищая траекторию последующих таких «фаз» (скажем, эпохи Наполеоновских войн), Реформационное движение довольно быстро растворилось в более масштабном и продолжительном периоде Религиозных войн, когда европейцы принялись резать, жечь, взрывать и дефинистрировать друг друга. Во Имя Божие, само собой. «Национальные» элиты часто оказывались расколоты на непримиримые группировки, а центральная власть так или иначе строила свою политику (в том числе и династическую) на сближении с одной из них. Появление, скажем, где-нибудь летом 1572 г. при Парижском дворе сватов-«схизматиков» из далёкой Рутении/Московии выглядело бы весьма неуместным. У добрых католиков Франции были как раз в конце августа собственные ответственные дела под покровительством святого Варфоломея. Весьма показателен с точки зрения наших матримониальных перспектив и путь английской дипломатии, в котором начальная точка (разрыв с Римом) была мотивирована как раз поиском самостоятельности в брачной политике для типичного полуавтократического ренессансного режима. Однако процесс быстро принял новое, популярное и «глубоко духовное» наполнение и потерял управляемость. Увлекательный процесс становления Англии как «родины демократии» начался и, можно сказать, завершился брачным вопросом, просто начался на автократической и внеконфессиональной ноте, а окончился на «коллегиальной» и конфессиональной. И нас там не ждали не столько из-за «неевропейского происхождения», сколько по причине того, что каждая из сторон во внутрианглийской борьбе (паписты и «новая» элита) была чётко настроена на окончательное решение конфессионального вопроса в свою пользу, а промежуточные компромиссные фигуры со стороны (вроде всяких «восточных схизматиков») только путались бы под могучими ногами отцов европейской демократии. Таким образом, факт изоляции России от брачного «пула» Западной Европы (Англия, Франция, Испания — важная часть когорты тех стран, «европейскость» которых сомнений вызывать не должна ни у кого) есть скорее следствие иных причин, нежели скверный образ России и московских князей в глазах местных книжных червей. «Изоляция» эта была связана не столько с принципиальной цивилизационной несовместимостью, сколько с особенностями социокультурных процессов, происходивших тогда на континенте.