И Варька с воем вцепилась в сапог Алексея, пытаясь стащить его с коня, визжа и ругаясь не хуже обозников.

* * *

Все, что мог, Егор уже сделал, болтаться дольше возле дома Устина не имело никакого смысла, да и Леонтий один на вышке оставался. Новика, конечно, выучили неплохо, но ведь молод он, а по молодости какие только глупости не творят! Тем более в таком деле, когда и кто постарше запросто растеряется. В общем, стоило поторопиться. Мимо Устинова дома идти – дураков нет: чем меньше ног жалеешь в бою, тем дольше живешь. Это еще старый Гребень вбивал в головы своим ученикам накрепко, а потому Егор рванул в обход.

Далеко пройти не получилось: едва он миновал переулок к подворью Чумы, как впереди у стены кто-то даже не застонал, а булькнул горлом. Егор сделал еще несколько шагов и – спасибо, ночь выдалась лунная – разглядел лежавшего в темной луже Пентюха. В спине его торчало целых два болта.

– Ты что, пошел все же? Дурень! Зачем? – Егор сам не знал, кого спрашивал, и на ответ не надеялся. Плохим ратником оказался Пентюх, да и обозником не удался, а все же и он был своим, ратнинским. Не смог Егор просто мимо пройти.

Раненый вдруг открыл глаза.

– В ратники… снова… Фома обещал… – Кровь лилась горлом, и слова шли с трудом, но, видно, очень нужно было умирающему сказать что-то для него важное. – Предкам… на погост… обед снеси… за меня… не примут… опозорил.

– Отнесу, слово даю! Примут тебя! – не мог Егор отказать в последней просьбе, да и никто не смог бы. Пентюх… нет, снова Шалашок, как его звали еще в учении, когда вместе готовились в новики, попытался улыбнуться. В последний раз.

Егор оглянулся и, вздохнув, стащил с головы шапку. Тело утром подберут и обиходят, а подношение предкам он непременно отнесет. Потом. А сейчас надо было дальше бежать, исправлять, пока все не стало окончательно непоправимым. Егор нацепил шапку, даже успел повернуться, но уловил какое-то движение в темноте и на всякий случай врос в стену.

Тревога оказалась напрасной. Из проулка за его спиной вынырнул… Егор поначалу не понял, кто именно – в длинной рубахе, не то муж, не то баба. Присмотрелся – все-таки муж: на голове лохмы нечесаные, да и борода заметно топорщилась. Двигался этот прохожий весьма своеобразно – враскорячку, словно бочонок между ногами зажал.

Десятник остолбенел, когда понял, кто это: по проулку ковылял Фаддей! Настена же приказывала дурню не вставать! После общения с Варварой только ее мужа Егору и не хватало для полного удовольствия! Хоть самому к лекарке беги, за грибочками успокоительными.

– Фаддей! Мать твою… Чума! – попытался остановить своего ратника Егор, но его голос перекрыл отчаянный вопль, донесшийся со двора Устина: орала баба, да как! Визг, мат, рыдания – все сразу.

– Варька… ВАР ЮХА!!! – Фаддей, в отличие от Егора, моментально узнал голос жены и помчался к воротам Устина, напрочь забыв о своих ранах. Десятнику осталось только выругаться и припустить следом, но единственное, что он успел заметить – со двора кувырком вылетел какой-то сопляк из лисовиновских, следом за ним на улицу шлепнулся еще один. Подбежав поближе, Егор увидел, что в воротах бушевал Чума, вовсю раздававший тумаки еще паре отроков, которые пытались оторвать Варьку от сапога Алексея, сидящего верхом на коне. Рудный он там или нет, но опытный воин, судя по всему, обалдел не меньше самой Варьки.

– Ты видишь? Ты видишь, что творят? – одной рукой Фаддей ухватил подошедшего Егора за рукав, а второй тыкал в задницу продолжавшей вопить жене.

Егор чуть не брякнул: «Неужто снасильничали? И когда успели?»

Но тут Чума дернул за древко, торчавшее из седалища супруги, Варька взвизгнула, и десятник наконец понял причину суматохи – просто место для стрелы оказалось настолько неподходящим, что проскакивало мимо взгляда. Егор встретился глазами с Алексеем: ранений оба всяких нагляделись, но ни разу не видели, чтобы стрелу ловила задом баба.

Вконец озверевший Фаддей кинулся на подбегавших отроков, размахивая зажатой в кулак злополучной стрелой. Пару раз свистнул кистень, но Чуму спасла выучка: мальчишки покатились в разные стороны. Обозленные дракой с людьми Устина, остальные кинулись скопом и Фаддея, еле державшегося на ногах, повалили на землю.

– Леха! Что смотришь? Забьют ведь кистенями… – так по-глупому лишаться бойца Егор совсем не хотел. И на мальцов оружие поднимать сейчас никак нельзя – тогда точно между ними кровь встанет. Алексей, видно, и сам уже понял, что недоразумение грозит перерасти в нешуточные увечья для Чумы, и тогда миром с пока что державшимся в стороне от драки десятком не разойтись, да если еще Егор влезет сам спасать – совсем беда.

– Прекратить! Стоять всем! – рык опытного бойца приостановил бойню. – Забирай его на хрен! И бабу его не забудь! Только не надорвись! – вдруг заржал он.

Десятник подхватил обеспамятевшего Чуму и волоком потащил за ворота. Варька вроде бы пришла в себя и ковыляла следом, зажимая рукой рану.

– Ты б к Настене шла. Не ровен час. – Егор попытался не то успокоить, не то спровадить ее подальше. – Фаддей очнется, сам его до дома доведу.

Варька только мотала головой:

– Воды бы…

Но воды сейчас взять было негде – не лезть же, в самом деле, назад, во двор Устина, где развернулась настоящая резня. Егор попробовал было потрясти Фаддея, но это не помогло. Он снова покосился на испуганно примолкшую Варьку.

– Ты б вперед поспешила, приготовила бы, чего надо. Да и сама к Настене ступай. Вон, чуть не струей кровища.

Чума в себя никак не приходил: то ли по голове ему хорошо попало, то ли еще хмельное сказывалось, но все усилия Варвары с Егором успеха не имели.

– Старшину убили! Режь их всех! – крик из дома заставил десятника мгновенно покрыться холодным потом.

– Все…

– Что, все? – не поняла баба.

– Все! Теперь Ратное кровью умоется. – выдохнул Егор, сразу забывая об остальных неприятностях, и зашипел на нее, взваливая, наконец, Чуму на плечи. – Помогай, хрен ли стоишь!

К счастью, Фаддеев дом находился поблизости. Свалив Чуму на лавку, Егор и сам едва не упал; перед глазами плясали темные круги.

– Ну, Фаддеюшка, ну, стервец… Погоди, очухаешься – корчагой медовухи не отделаешься!

Варька от слов Егора про резню и о своем ранении, кажется, забыла. Но добравшись с грехом пополам до избы, побледнела и стала оседать на пол – даром что на улице бежала впереди чуть не вприпрыжку, и ворота открыла, и мужа в дом втащить помогла, а тут вдруг сомлела.

Дуняша металась по дому, подавая то чистую тряпку для матери, то ковш воды Егору, а то и сама не зная, что и зачем делает, пока десятник не поймал девку за косу:

– Девонька, успокойся… Успокойся, говорю! – глаза Дуняши потеряли, наконец, излишнюю округлость и стали осмысленными, – Во! А теперь перевяжи как-нибудь мать да тихонько веди ее к Настене. Огородами идите. Фаддея уж я сам тут…