- Почему же не пройти, - согласился он холодно. И она снова замельтешила рядом, с тревогой всматриваясь в его непроницаемое лицо.

- Олеся, я пришёл сказать, - начал он, зайдя в комнату и с удовлетворением увидев посредине стол, уставленный всем тем, что в понимании его «невесты» соответствовало романтическому поводу…

- Да, Васечка, - эхом отозвалась она.

- Я хочу прекратить наши отношения.

Если бы он мог в тот момент сфотографировать её, то обязательно сделал бы это. Малосимпатичное, рыхлое лицо её затряслось, ярко-накрашенные, вампирские, губы скривились и из глаз полились мутно-чёрные слёзы, оставляя после себя дорожки стекающей туши. «Это тебе за Артёма», - отстранённо подумал Виталий, узнавший накануне, что был суд и что у её сына появились, наконец, настоящие родители, назвавшие его именно так.

- Но что… что случилось? – наконец смогла выдавить из себя она.

- Я не могу любить женщину, бросившую своего ребёнка, - каждое слово Виталия-Василия заставляло Олесю вздрагивать всем телом. Она с ужасом смотрела на него и беззвучно шевелила губами. Виталий гадливо поморщился.

- Но… Ка-а-ак?! – наконец выдавила она из себя.

- Неважно. Узнал – и всё. Ты совершила подлость, равной которой просто нет на свете, – предала своего новорождённого ребёнка. Оставила его умирать. А тебе известно, что брошенные дети часто погибают не по каким-то объективным причинам, а от тоски? А если и не погибают, то живут… Да это не жизнь, понимаешь?! Ты когда-нибудь ела тепличные зимние огурцы?

Она затравленно кивнула, не в силах отвести от него взгляда.

- А летние, бабушкины, с грядки?

- Конечно, - еле выдавила она из себя.

- Разницу помнишь? Вот огурцы с грядки – это дети, которые выросли в любящих семьях. А зимние – это мы, сироты…

- Мы?!

- Да, мы. Я тоже сирота. И меня тоже бросила та, кто по всем законам, природы или человеческим, должна оберегать, защищать, жертвовать собой и любить. И я такой же, как твой ребёнок. Только я уже большой и сильный, и для меня всё самое страшное уже позади. А вот твой сын две недели был в реанимации. Ты об этом знала? Да нет… О чём я говорю?! Тебе же и было, и есть всё равно. Только бы ничто не нарушало твой покой. Родился малыш? Да шут с ним! Пусть выкручивается, как сумеет! Помрёт – не помрёт для тебя неважно! – он был так зол, что сам поражался себе. Олеся и вовсе смотрела на него остановившимся взглядом обречённого на смерть. Он уже хотел развернуться и выйти, когда она всё же разомкнула свой красный вампирский рот:

- Васечка, постой… прости… прости меня. Я всё, всё, всё поняла и на всё согласна. Хочешь, мы поедем и заберём… - она замялась, - мальчика… к себе? Ты только скажи – я всё сделаю.

Виталий замер вполоборота к ней и подумал, что сейчас задохнётся от душащей его ненависти. О чём она говорит?! О ком она говорит?! Есть ли хоть незначительный по объёму мозг в этой не слишком симпатичной голове?! И сердце? Есть ли у неё сердце? Да и женщина ли она вообще?

Он снова повернулся к ней лицом и медленно процедил, чувствуя, как выплёскиваются через край переполняющие его презрение и омерзение:

- Вчера у твоего несчастного ребёнка появились настоящие родители. Которые будут его любить и никогда не бросят. Они назвали его Артёмкой… Ты ему теперь никто. Да и всегда была никем. Биоинкубатор – не более.

Когда он выходил, то слышал, как она страшно выла за его спиной. Но ему хотелось только как можно скорее оказаться подальше от неё и принять душ со всеми моющими средствами, которые только найдутся в доме.

В тот день Виталий сознательно припарковался не там, где обычно, не под самыми окнами Олесиной квартиры, а гораздо дальше. Подойдя к машине и уже открыв дверь, он краем глаза заметил движение на балконе — Олеся имела привычку махать ему, когда он уезжал. Вот и в этот раз она не выдержала, выскочила на балкон. Возможно, хотела что-то крикнуть, остановить. Виталий видел её, а она его — нет.

Всё произошло очень быстро… Высунувшись по пояс, Олеся пыталась разглядеть среди других его машину, крутила головой во все стороны и всё больше перегибалась через перила. Ещё мгновение — и неверные руки сильно выпившего человека подогнулись, она потеряла равновесие и полетела вниз. Виталий сел в машину.

Пока он курил, пытаясь унять нервную дрожь в руках, раздались крики и почти все, кто был у дома, побежали к ещё не до конца оттаявшему газону, на котором лежала Олеся. Виталий плавно тронул свою «БМВ»: он не пошёл за бежавшими. Ему было неинтересно…

Через две недели он приступил к реализации второй части плана…

- Ты уверен, что Олеся упала случайно? В милиции сказали…

- Я ни в чём не уверен. Она была пьяна. Как обычно, впрочем… Мне показалось, что всё вышло случайно… Но одиннадцатый этаж высоко. Да и сумерки уже были… Да мне и безразлично, что и как произошло… Не тот человек, о котором стоит жалеть… Да и человек ли?

- Господи, Вита… - замерла, не в силах вымолвить нежное имя Саша, и, сделав над собой усилие, закончила, - Виталий, как же так?! Как из доброго, славного парня ты превратился в убийцу?

- Просто у меня не было мамы, которая объяснила бы мне, что убивать нехорошо, - бесцветно ответил Виталий.

В глазах у Саши стояли слёзы, казавшиеся особенно горячими от холода и темноты, окружавших их. На дорожках, проложенных вдоль Москвы-реки, было довольно пустынно. Лишь иногда неспешно прогуливались собачники, с удивлением поглядывая на странную, будто заледеневшую, парочку на скамейке. Но Саша не видела никого. Только двух мальчиков: маленького неведомого ей Артёма, дождавшегося своих папу и маму, и маленького же Виталика, так и оставшегося сиротой. Она будто против воли подняла руку и хотела погладить Виталия по волосам, но он вздрогнул и отшатнулся, посмотрев на неё пустыми глазами. Она тоже отшатнулась и замерла, чувствуя, как сердце ставшее почему-то огромным, заполнило всю её целиком и болит, нестерпимо болит… везде. От этой боли было трудно дышать, шевелиться, глотать и моргать. Только слёзы лились беспрепятственно, не принося облегчения. Саша сглотнула и через силу спросила:

- А как ты… с Машей?

- Да примерно по тому же сценарию, - досадливо поморщился Виталий, - ничего интересного. Мы с ней объяснялись на улице, вон там, ближе к мосту, - он показал рукой на освещённый мост. – Она была в бешенстве, кричала и топала, но мне было всё равно. Я рассказал ей, в чём и перед кем она виновата.

Тут её прорвало. Она быстро пошла в сторону дороги, страшно ругаясь и вопя. Я и подумать не мог, что бывают такие вздорные, склочные… особы. Может, это потому, что и она в тот день была в подпитии: они на работе что-то отмечали. Когда она подошла уже почти к дороге, то почему-то обернулась ко мне. И, продолжая идти, но уже пятясь, принялась крыть меня последними словами. Она была в туфлях на высоких каблуках. Каблук попал в какую-то ямку, она оступилась, не удержала равновесия и буквально вывалилась на дорогу, по которой в это время довольно быстро ехала маршрутка. Была суббота. Наверное, водитель торопился в парк или как там у них это называется? По левой полосе ехал рейсовый автобус, а маршруточник решил его обогнать справа… Ну, и… Маша совершенно неожиданно упала прямо к нему под колёса… Финал второй части оказался не менее удачным.