Одна из них, рыхлая брюнетка, равнодушно спросила, глядя куда-то в сторону и выпуская кольца дыма из неровно накрашенного рта:

- То есть ты уже точно решила, Олесь?

- Я тебе об этом ещё пять месяцев назад сказала, как только узнала, что залетела! – раздражённо ответила ей сидящая на скамейке. – И нечего меня отговаривать!

- Да кто тебя отговаривает?! Мы с тобой полностью согласны. Если б ты решила его оставить – тогда б отговаривали. А сейчас зачем? Молодца, всё верно решила, – примирительно проговорила третья, химически кудрявая и пергидрольно блондинистая. Её ярко-белёсую голову Виталий увидел ещё издалека. – Правильно ты делаешь. Кому ты будешь с довеском нужна? И так-то вон никто не клюёт… Скоро в тираж выходить, а так никого и не охомутала.

- Ну, спасибо, Овражкова! – возмутилась та, которую называли Олесей.

- Всегда, пожалуйста, - огрызнулась девица.

- Да ладно, Маш! Сама такая же, - примирительно буркнула брюнетка и выпустила в тоскливое февральское небо длинную струю дыма.

- И ты тоже, Наташка.

- И я тоже, - легко согласилась та, - сейчас разговор о другом. Короче, от пацана ты стопудово отказываешься?

Виталий, который благополучно добрался до более-менее твёрдого берега, услышав об отказе от ребёнка, замер и тихо встал за толстым стволом ближайшей сосны. Теперь он слушал уже специально. И не мог уйти.

- Да, - поморщилась Олеся, - лучше б, конечно, аборт сделала. Уже бы полгода назад была свободна, а тут помучиться пришлось. Да кто ж виноват, что почти до четырёх месяцев никаких признаков не было? Я и подумать не могла.

- Да слышали уже мы эту песню, Ермохина, знаем. Не заводи снова…

Пергидрольная блондинка наклонилась и вытащила из пакета, стоящего у неё между ног, три бутылки пива:

- Хотите, девы?!

- О, Машка, красавица! Я уж тут за эти дни чуть не засохла вся, – оживилась Олеся и радостно схватила протянутую бутылку. – Не отпускают ведь домой, гады. Всё надеются, что я пацана не брошу. Олухи! Десять раз им уже объясняла всё: не нужен он мне, заберите и дайте мне жить спокойно! Так нет. Представляете, ещё одна стала ходить. Говорит, из детского корпуса. Всё меня уговаривает, плачет прямо: «Ах, Олесечка, бедная девочка! Что ж ты делаешь-то? Ведь жалеть будешь!» - Олеся противно заблеяла, изображая, как понял Виталий, Валентину Павловну. Горячая злость заполнила его целиком и мешала дышать. Коротко, но сильно ударив кулаком по стволу дерева, он жарко выдохнул и снова замер. Девицы продолжали разговор.

- Это она мне, представляешь? Я буду жалеть! Ха! А кто меня пожалеет? Этот, - она нецензурно выругалась, - мой?! Да он уже и думать обо мне забыл. У него с лета, после меня уже Катька, Сонька, Вика и Оксанка в пассиях побывали. И это только с нашего рынка!

- Ладно, Олесь, не начинай! – поморщилась та, которую называли Машей. - Пацан хоть здоровеньким родился?

- Да не очень. Мелкий, задохлик совсем. Непонятно, в кого только такой. Я в теле. Отец его вообще под два метра. А он… - ласковая мать раздражённо сплюнула. Виталий за деревом передёрнулся от отвращения всем телом. - Врачи, идиоты, что-то говорили о последствиях пьянства и курения во время беременности. Это они меня ещё жизни учить пытались, представляете?! Нашли алкоголичку. Ну, выпивала, конечно, иногда, но под забором не валялась! – хрипло засмеялась Олеся. – Короче, девы, привезите-ка мне завтра одежду, они мою забрали и не отдают, уроды. Эту вот, - она показала на старомодное пальто и разношенные сапоги, в которых была, - я у санитарки без спросу позаимствовала. Надеюсь, не заметит. А то сейчас вернусь, и ору буде-е-ет… Да и шут с ними со всеми. Поорут и успокоятся. Тоже мне, тюрьму устроили…

А я уйти хочу. Сил больше нет эту их больничную баланду хлебать и толпы приходящих терпеть: то из опеки, то из хренеки! – она сплюнула в снег. – Пусть моими вещами подавятся… С завтрашнего дня я снова возвращаюсь в ваши ряды, девы. Прощай живот, мешающий жить!..

- Да ладно, Олесь! – стала вдруг спорить одна из девиц. – У тебя живота-то и не было почти. Пацан-то уж больно мелкий оказался. Никто даже не заметил ничего. Нам бы с Наташкой не сказала бы сама, и мы бы не знали, что ты беременная.

- Это да, - согласилась Олеся, - хоть это хорошо. Не придётся матери да соседям объяснять, что да как.

- А что, тёть Валя так ни о чём и не догадалась? – удивилась пергидрольная блондинка.

- Прикинь, - хрипло засмеялась Олеся и закашлялась, - ни о чём! Она, правда, в этом году чаще у сестры моей жила в Питере, чем со мной. Вот и не успела ни во что вписаться… Да и шут с ними со всеми. Завтра жду вас с одеждой. И да здравствует свобода!

- Да здравствует! – звонко чокнулись они все втроём бутылками. – Долой спиногрызов!

- Ладно, побежала я, - быстро допила оставшееся пиво Олеся, - замерзла совсем в этом безобразии, - она со смехом сделала пару оборотов вокруг себя, будто демонстрируя одежду на подиуме. Подруги довели её до дверей корпуса и неспешно пошли в сторону станции…

Саша слушала, не чувствуя, как по её щекам текут слёзы, как замёрзли руки и ноги и как ломит от неудобной позы спину. Она боялась повернуть голову и посмотреть на Виталия.

- В этот момент, Санечка, я понял, что больше всего на свете ненавижу таких вот матерей и таких вот подруг, понимаешь? Родился человечек, крошечный, нездоровый, ему любовь и нежность нужны! А тут мать… Господи, что я говорю, какая мать?! Разве это мать?! Разве та, кто меня родила – мать?! Мать – это Ангелина твоя. Мать – это та, кто потом этого бедного мальчика, сына Олеси, забрала… Я узнавал, его усыновили хорошие люди… А она… она… это даже не кукушка! В великом и могучем русском языке слова такого нет, чтобы её назвать! Ты понимаешь? Слова нет…

… В общем, в тот день я Валентину Павловну ждать не стал, а вместо этого отправился следить за этими самыми подружками. И так узнал, где они живут. На следующий день проводил до дома и Олеську, которая сбежала из роддома. Видела бы ты, как она улепётывала. Будто за ней гнались…

И родился у меня, тоже брошенного матерью мальчика, план.. Я должен был отмстить вот этим бесполезным, жестоким, пустым… нет, не женщинам. Назвать их женщинами – это оскорбить тебя, Валентину Павловну, Ангелину и миллионы других… Ну, и я решил разбить их жизни и перешагнуть через них ровно так же, как они перешагнули через крошечного малыша.

Это оказалось довольно легко…

Это оказалось довольно легко. Неожиданно для себя Виталий обнаружил в себе дар сочинителя запутанных историй и разработал чёткий многоходовый план.

Начал с Олеси, как с самой, на его взгляд, пропащей. Узнать, где она работает, и познакомиться с ней на рынке оказалось проще пареной репы.

В тот день он, хорошо и дорого одетый, неспешно шёл по рядам и, будто задумавшись о чём-то, рассеянно окинул взглядом вешалки с нижним бельём, которым торговала Олеся.