– Держите дистанцию, но так, чтобы не потерять его, он привезет нас куда надо.

Они тронулись с места, набрали нужную скорость, и она объяснила причину своего нетерпения:

– Рядом с водителем сидел аджюдан-шеф. Я видела его рядом с тюрьмой Шерш-Миди, когда выводили заключенных. Попробую его разговорить…

Крестьянин гордился своим животом, обширными угодьями, покорностью жены и убеждениями, не изменившимися ни на йоту с тех пор, как шестьдесят лет назад родитель передал ему наследие четырех поколений семьи.

Посмотрев на него, Фернан понял, что делать.

– Ждите меня здесь… – приказал он товарищам, схватил вещмешок и выпрыгнул из кузова с криком «Реквизиция!».

Он за минуту преодолел тридцать метров, отделявшие его от фермера, но тот успел расстроиться и испугаться. Поза – кулаки в карманах, спина напряжена – подсказала Фернану, что выбрана правильная стратегия.

Он снова выкрикнул грозное слово «реквизиция», стоя спиной к грузовику, так что никто из команды не мог видеть его широкую улыбку.

– Само собой, все, что реквизируется, оплачивается, – добавил он, понизив голос.

Новость была хорошая, но ситуацию не проясняла. Что будет реквизировано, сколько заплатят и сколько возьмут?

– Мне нужна сотня яиц, двадцать пять кур, сто килограмм картошки, салат, помидоры, фрукты…

– Ну, у меня не все есть!

– Беру, что есть.

– Ладно… Посмотрим… Подумаем…

– Так дело не пойдет, я не могу застрять тут на всю ночь! Реквизирую – плачу – гружу в кузов, и точка. Все ясно?

– Ладно, ладно, не сердитесь, чего там!

– Сколько за яйца?

– Пять франков десяток.

В пять раз дороже истинной цены.

– Хорошо, беру сотню.

Крестьянин подсчитал в уме и аж взмок – пятьдесят франков, подумать только!

– Да у меня всего-то и есть два или три десятка…

Его сожаление потрясало своей искренностью.

– Беру. Сколько дашь кур?

Несмотря на вызванную жадностью печаль, фермер переживал лучшие моменты своей карьеры. Птицу он продал в восемь раз дороже рыночной цены, салат – в десять раз, помидоры – в двадцать, а картошку в тридцать! Он каждый раз обосновывал цену: малым количеством продукта, дождем или солнцем, но не считал грехом обмануть этого аджюдана, таких болванов следует учить; в конце концов, если родился простаком, не лезь в коммерцию.

У крестьянина вдруг возникло ужасное подозрение, и он спросил дрожащим голосом:

– А как вы намерены платить? Я в кредит не торгую!

Фернан даже головы не повернул:

– Наличными.

«Хороша французская армия, ничего не скажешь! – подумал фермер. – Я бы этому типу даже бумажник свой не доверил…»

– Идемте со мной, – сказал Фернан, отвел продавца в дальний угол хлева и достал из мешка пачку стофранковых банкнот, пухлую, как ножка каплуна.

– Вот, держите.

Он отдал фермеру деньги и пошел к грузовику, тот начал дрожащими руками распихивать добычу по карманам, и Фернан обернулся:

– Да, вот еще что. Боши в тридцати километрах отсюда. Если останетесь, нарветесь на неприятности!

Крестьянин побледнел. Тридцать километров… Как же так? Еще вчера они даже до Парижа не добрались, он сам слышал на почте!

– А вы-то что… вы где… где наша пехота?

– Мы прибыли в Гравьер, чтобы защищать деревни. И фермы.

– Слава богу…

– Но не вас. Вам придется защищаться самостоятельно.

– Почему это?

– Вы продали нам продукты. Значит, стали не фермой, а поставщиком армии, это две большие разницы. Кстати, боши не реквизируют. Они оккупируют, пользуются, а уходя, поджигают. Варвары, сами увидите… Удачи вам…

Фернану следовало чувствовать стыд за столь наглое вранье, но он только посмеивался, радуясь, что наказал сквалыгу.

Его группа побывала в двух кооперативах, трех булочных и на четырех фермах, где закупилась картошкой, капустой, репой, яблоками, грушами, сыром и несколькими окороками. Фернан везде повторял свой трюк: громко объявлял реквизицию, а потом отводил хозяина в сторонку, развязывал мешок и показывал стофранковые купюры.

Он улучил момент, когда остальные занимались погрузкой, и купил всякие мелочи, чтобы раздать членам своего взвода.

Война принесла нежданную прибыль местным крестьянам, которые продавали свою продукцию по дорогим, очень дорогим, скандально дорогим ценам. Фернан не торговался, брал все, чем можно было кормить людей, не слишком заморачиваясь готовкой.

Проезжая через Мессикур, он вдруг закричал: «Стой!» Спрыгнул – «Ждите!» – и забежал в здание почты, которая каким-то чудом оказалась открытой.

Случилось и второе чудо – почтмейстерша сидела на рабочем месте.

– Телефон работает?

– Иногда. Я уже два дня не могу связаться с коммутатором… – ответила тощая, похожая на злобную гувернантку женщина.

– Давайте все-таки попробуем, – попросил Фернан и протянул ей бумажку с номером сестры в Вильнёв-сюр-Луар.

В окно он видел, как его спутники изумленно разглядывают свободные тротуары и пустые улицы, курят и обсуждают блестящую продуктовую операцию. Наверное, всех интересует одно: «Военный округ прислал по камамберу на тридцать человек, а аджюдан-шеф совершил чудо. Интересно как?»

– Коммутатор не отвечает.

– Попробуйте еще раз, прошу вас.

Женщина начала набирать номер, он подошел к стойке и спросил:

– Почему вы не уехали?

– А почту не на кого оставить.

Фернан улыбнулся, и тут ей ответили.

– Жинетт? Это Моник! Ты вернулась?

Жинетт что-то долго объясняла, ее мессикурская коллега отвечала короткими возгласами, потом указала Фернану пальцем на кабину – прорезался Вильнёв!

– Господи, это ты, малыш, наконец-то!

Он сразу спросил об Алисе:

– Как она себя чувствует?

– Не знаю, что и сказать…

Фернан похолодел, словно вдруг лишился всех сил.

– Она проводит время в часовне Беро…

Тон у сестры был подавленный, почти трагический, Фернан не сразу сообразил, в чем дело, но потом до него дошло. Он хорошо помнил сельскую часовню, маленькое старинное здание, заросшее плющом, в окружении могил с поваленными памятниками.

– Это очень далеко! – посетовала сестра, никогда не забиравшаяся дальше Монтаржи, а часовня, если Фернан правильно помнил, находилась в нескольких километрах от Вильнёва. – И она остается там ночевать!