У Луизы перехватило дыхание.

– Грустная история? – спросил мсье Жюль.

– История большой любви…

Она не знала, как объяснить, что чувствует.

– Ну конечно… Любовь…

Привычный насмешливый скептицизм на этот раз оскорбил чувства Луизы, и она сочла за лучшее не отвечать.

Во второй половине дня по шоссе проследовало несколько военных колонн, и движение, оставшись плотным, слегка ускорилось. Водители шли на обгон, чтобы не застрять и не плестись в хвосте у тех, кто только что стоял в среднем ряду.

Когда до Орлеана оставалось не больше тридцати километров, дорога замерла, как огромный питон, решивший вздремнуть, и мсье Жюль, все сильнее тревожившийся из-за бензина, повернул направо, на проселочную дорогу, где заметил ферму.

Со вчерашнего дня в воздухе что-то изменилось. Крестьянин хмурился, не слишком охотно позволил набрать воды из колодца, а за «допуск» в сарай запросил двадцать пять франков. «Я рискую…» – сказал он, не объяснив, чем именно…

В семь утра подвезли продовольствие для охраны и командного состава.

Заключенные смотрели из окон, как аннамиты разгружают машину, присланную из военного округа. Фернан опасался бунта и приказал подчиненным не есть «на виду», а для арестантов организовал «помывку». Маневр не удался – чистой горячей воды в баках хватило десятку арестантов, остальные отказались от побывавшей в употреблении воды.

– Лучше бы дали пожрать, – проворчал один из них.

Фернан притворился глухим.

Два часа спустя наконец появился грузовик с продуктами. Рацион оказался более чем скудным: буханка хлеба на двадцать пять человек, ложка сваренного накануне холодного клейкого риса каждому.

– Я бессилен, аджюдан-шеф, страна воюет! – раздраженно бросил капитан.

Ответить Фернан не успел – у него за спиной раздался вопль Борнье:

– Ты уже «отоварился», подонок!

Ловкач – это был журналист Доржевиль – выдал себя, побелев как полотно. На него набросились, повалили на землю и начали избивать, кто-то пришел на помощь, вмешались анархисты.

Фернану пришлось стрелять в воздух, но это не остудило горячие головы, и солдаты стали бить всех подряд по ребрам и затылкам. Кровь брызнула на пыльную землю, и группка самых отчаянных надвинулась на охранников, готовая перейти в рукопашную и драться, пусть даже голыми руками. Голод, как известно, не способствует здравомыслию…

– Примкнуть штыки! – крикнул Фернан.

В успевших испугаться солдатах сработал рефлекс, они сомкнули ряды и направили ружья на бунтовщиков. Противостояние продлилось несколько секунд, но Фернан вовремя скомандовал арестантам:

– К порядку! В колонну по двое! Бегом! В барак!

Товарищи подняли избитого журналиста и поволокли в здание.

Фернан ухватил Борнье за воротник и процедил сквозь зубы:

– Поведешь себя так еще раз, разжалую! Будешь стоять на часах, в будке!

Угроза была виртуальной, ничего подобного Фернан сделать не мог, но Борнье за двадцать три года дослужился до старшего капрала ценой нечеловеческих усилий и больше всего на свете боялся быть пониженным в звании и кончить жизнь дорожным регулировщиком.

Фернан отошел в сторону и закурил, нарушив один из строжайших запретов Алисы – «ни одной сигареты до полудня», – а сделав последнюю затяжку, отправился к капитану и доложил свой план.

– Ничего не хочу знать, аджюдан-шеф! – воскликнул Хауслер, что означало «Благословляю…».

Фернан собрал команду, выбрал самого предприимчивого, унтер-офицера по фамилии Фрекур, дал ему в помощь четырех солдат и двух жандармов и сообщил задание.

Рауль и Габриэль наблюдали, как маленькая группа покидает лагерь.

– Думаешь, они отправились на промысел? – спросил Габриэль.

Рауль отмахнулся от вопроса, указал пальцем на ограждение на северной стороне территории:

– Вон там можем попробовать выбраться.

Габриэль прищурился.

– Бежать придется очень быстро, но, если тревога затянется и мы успеем добраться до старого интендантства, будем визуально недосягаемы.

– А что потом? – спросил Габриэль.

Рауль сделал «страшное» лицо:

– Придется пожертвовать несколькими кусками мяса, другого выхода нет…

Измученный голодом, напуганный недавним столкновением, едва не перешедшим в побоище, Габриэль перестал мысленно сопротивляться идее побега, признав, что «дело пахнет керосином и пора смываться». Ситуация в лагере не улучшится, немцы вот-вот войдут в Париж… Часом раньше он поинтересовался у врача, не может ли он осмотреть парня с температурой, но тот даже ответить не успел – Борнье обрушился на Габриэля, потрясая ружьем:

– Доктор тебе понадобился, педрила гребаный?! Да я к тебе даже ветеринара на пушечный выстрел не подпустил бы! А вот укол в живот могу сделать. Штыком…

Габриэль не дал формального согласия бежать, но его рациональный ум уже подсчитывал шансы на успех. Они должны оказаться в нужном месте в нужное время. Им потребуется удача. И взаимопомощь, иначе через «колючку» не перебраться. В одиночку из этого лагеря не сбежать.

Через несколько минут после ухода группы к Фернану подошли два солдата, оба старослужащие.

– Немцы уже близко, мой командир, – сказал первый.

Ничего нового Фернан не услышал.

– Если все пойдет плохо, мы сами окажемся пленниками… такими же, как те, кого сторожим. Боши могут посадить нас вместе, и тогда начнутся проблемы… большие проблемы…

– Не запугивайте ни себя, ни меня, может, все образуется… – не слишком убежденно ответил Фернан.

– У нас нет пушек, мой командир, нет авиации. Кто защитит нас от бошей?

Ни один мускул не дрогнул на лице Фернана.

– Мы ждем указаний.

Что еще он мог сказать? Капитан Хауслер не отходил от телефона, ни с кем не желал общаться, на вопросы не отвечал.

Фернан понимал, что должен любой ценой снять напряжение, и организовал прогулки. Рауль и Габриэль медленно направились к северной стороне ограждения, но были немедленно остановлены солдатом, направившим на них ружье:

– А ну назад!

Этот приземистый человек с красным лицом, очевидно, очень страдал от жары, его, как и всех, мучил страх перед будущим, он мог в любой момент сорваться, и Рауль, просчитав бедолагу за три секунды, предложил ему сигарету.

– Решили отойти в сторонку, – начал объяснять он. – Не дай бог снова заварушка начнется. Обстановка накаляется…

Габриэль был ошеломлен верностью тона, который выбрал Ландрад, и тем, что у него нашлись сигареты.