Олег в один прекрасный миг совершенно неожиданно поймал себя на мысли, что «Выбор» и «смерть» для него, оказывается, стали синонимами. Причем «смерть» совсем не подразумевала, что он, Олег, просто сдохнет или что его после этого сразу пристрелят. Скорее выглядело оно так, будто он, Олег Панин, перестанет существовать именно как Панин-прежний, а вот возникнет ли он в каком-то ином качестве — вопрос открытый. Логическому анализу подобные иррациональные выверты не поддавались, так что Олег плюнул, выкинул все это из головы и категорически запретил себе впредь об этом думать.

А к этому убежищу их вынесло где-то за час до начала «султана», когда раскаленный ветер уже гнал красную песчаную поземку и заставлял прикрывать лицо. Действительно, проперло — иначе б оставалось только пропадать бесславно, и Олег бы себе столь дурацкого завершения всей этой эпопеи даже после смерти бы не простил… Впрочем, последние часы пути он помнил разве что фрагментами и крайне смутно, а едва за ними закрылась тяжелая стальная дверь — как в бомбоубежище, блин! — все, завод кончился окончательно, и он отключился прямо там, у этой самой двери.

Так что сейчас, продрыхнув с полсуток, он чувствовал себя… ну, пусть не свежим и бодрым молодцем с вербовочного плаката, но по крайности вменяемым и дееспособным. И даже какое-то время потратил вполне себе с пользой: разговорил наконец-то Джейн, продравшись через всевозможные «я не умею объяснять», «а что тут рассказывать?» и «это все равно неважно».

Он легонько потерся щекой о волосы Джейн. Да, ничуть она не соврала: при всех ее несомненных достоинствах, рассказчик из нее был просто ужасный. Она постоянно отвлекалась на какие-то ненужные совершенно подробности, раздувая из них целые истории, и приходилось мягко возвращать ее к основной теме. Она могла ни с того ни с сего вдруг начать рассказывать о каком-нибудь мелькнувшем на заднем плане персонаже, излагая его жизнь чуть ли не с самых пеленок — с комментариями. Она могла из-за случайного упоминания — ей же! — беглого романа между тем-то и той-то пуститься в отвлеченные рассуждения об отношениях между мужчиной и женщиной. Она могла… Да до фига чего она могла, кроме одного: четко и внятно излагать события. Часа через четыре Олег уже чувствовал, что глаза у него съезжаются к переносице, а мозг полностью в фарше.

Надо сказать, что Джейн в процессе повествования вымоталась не меньше — и стоило Олегу перестать задавать наводящие вопросы, тут же мирно закемарила. Олег осторожно поерзал на неровностях матраса, стараясь устроиться поудобней, тихонько пробормотал себе под нос:

— А потом настало утро, и она прекратила дозволенные речи…

Теперь предстояло выудить из всего этого потока сознания крупицы действительно нужной информации и сложить их воедино. Он прикрыл глаза и постарался какое-то время не думать вообще ни о чем, полностью раствориться в окружающем мире, стать пустотой… Получилось даже лучше обычного, как-то подозрительно легко и быстро, но Олег пока принципиально не стал заморачиваться на этом. Он просто лежал и наслаждался пустотой, слушал завывающий на разные голоса ветер за бетонными стенами — и наконец начал различать в нем музыку. Непривычную, непохожую на что-либо слышанное ранее — что-то сродни той мелодии дождя и лесного шума, которую он «слышал» в Вундерланде у оборотня. К этой мелодии было трудно привыкнуть, но ему удалось поймать ее неспешный вроде бы, завораживающий ритм и полностью в него погрузиться, и он позволил музыке нести себя, как реке.

Снова вспомнился Вундерланд — там, сидя на поваленном дереве у лесной землянки, он чувствовал себя праздным, чужим наблюдателем на берегу, инертным и инородным предметом. А здесь он плыл вместе со временем, был его частью — нет, он сам был временем, и время было им, и эта пустыня, и неудержимая буря, и вихрящийся красноватый песок — все это был Олег Панин. Он ощутил безбрежное, вечное спокойствие пустыни, слился с ним — эх, двуногие без перьев, мелковато ваши трудности в этом масштабе выглядят… Если ты, Кэт, чувствуешь что-то схожее в своем Вундерланде, то я жил не зря, мельком подумал он. Я не спас тебя, но хотя бы сделал тебе хороший подарок.

Какое-то время он лежал неподвижно, глядя на тусклый, вполнакала, светильник под низким бетонным потолком. Ощущение было — как после хорошего холодного душа. И сумбурный рассказ Джейн вроде бы сложился в картинку вполне осмысленную.

…Когда Арон и Марта Лебовски прибыли в Крепость, Крепости как таковой еще не было. Были приземистые ветроустойчивые бараки-времянки, обозначенный вешками периметр, цементная площадка, размеченная под рабочий контур ПВ-портала, бетонированный колодец, из которого со страшной глубины приходилось качать воду ручным насосом… Была горстка энтузиастов, по большей части молодых, во главе с пробивным и решительным Уолтом Гринсбергом из «белых ворон» Административного корпуса — впрочем, к «белым воронам» относились и все командующие полевыми базами. Было два взвода охраны из Объединенных сил под командой молодого амбициозного капитана Дженкинса, и солдатики в свободное время вкалывали на строительстве поселка наравне с техниками и учеными… Справедливости ради стоит заметить, что свободного времени у них было много, поскольку реальная угроза безопасности поселка отсутствовала.

Была пустыня вокруг на многие километры, была паршивая, неустойчивая связь с Большой землей, вынужденное бездействие в тесноте бараков во время «султанов», были постоянные экземы от вездесущей пыли, обрыдлые до тошноты консервы, нервные срывы… Но поселок рос, и какой-то шутник из поклонников вестерна уже нарек его Фронтиром.

Были сарацины. То есть были они где-то там, в пустыне — возникали время от времени размытыми силуэтами на горизонте, чтобы тут же пропасть. Кстати, сарацинами их обозвал чуть ли не тот же шутник — насколько Олег понял, погибший во время «султана» полгода спустя… Маргарет Лин, которую тогда называли не Бабулей, а исключительно Бритвой, и Сальваторе Больцано, еще не ставший Доном Корлеоне, на протяжении целого года пытались как-то вычислить ихнее сарацинское становище, подобраться к ним поближе — но раз за разом терпели поражение. Результат вылазок оказывался одинаков — ветер, песок, набившийся в ботинки, жгучее разочарование да суховатые шуточки Фармера, наблюдателя из СБ. Больцано в конце концов сдался, не выдержал безнадеги, не выдержал того, что пустыня словно смеется над ним — и сбежал на Большую землю, но Бритва оказалась упорнее. Она умела ждать.

Адъюнкт-профессор кафедры ПВ-физики Арон Лебовски, исследователь ПВ-аномалий, бомбардировал письмами Административный корпус, научный отдел Управления, университет Метрополии, требуя штат и оборудование — перспективы намечались нешуточные. Малый ПВ-портал в тестовом режиме всякий раз выдавал на контрольный дисплей полную ахинею, и стоило задействовать его, как в радиусе сотни метров от него возникали локальные структурные изменения пространства — а чем еще можно объяснить появление посреди пустыни самого натурального снеговика или половины глинобитного сарая с перепуганной насмерть козой?.. Административный корпус отмалчивался, научный отдел отписывался, старый дружище и вечный оппонент Крамнер из университета обещал попытаться помочь — и ничего не двигалось с места.