Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Когда мы дошли, то обнялись и попрощались. Навсегда.
Ужин прошел незаметно и скромно: сюда Пеппи уже не последовала за мной.
Я снова нашел идеальный уголок, чтобы попить чай. Думая о человеке с седыми волосами, о его печали, о нашем разговоре сквозь слезы, о его безвозвратной потере, о человеке, чье сердце было переполнено болью, я огляделся по сторонам, но его нигде не было. Может, он уже спит? А может, бродит где-то, ища смерть.
Его боль привела меня к моей: Реби и Карлито.
Я закрыл глаза и заглянул внутрь себя.
Снова погрузился в одиночество. Оно отличалось от того, что сопровождало меня в машине, что охватывало, когда Реби и Карлито засыпали. Это было то одиночество, что предательски подкараулило меня на диване с закрытыми глазами, более сильное и еще более пустое.
Я должен был снова увидеть их. Возможно, я почувствовал это, как только сел в поезд, возможно, я понял это, как только прочитал ее письмо.
Боль, навязчивая, ноющая, преследующая по пятам, усиливалась с каждым днем.
Вторник, 30 апреля 2002, 6:00
День выдался мокрый.
С раннего утра я слышал, как капли дождя стучат по окну. Разве есть в мире большее удовольствие, чем шум дождя?
Грусть несколько раз наведывалась ко мне ночью, когда я вдруг просыпался, открывал глаза и поворачивался в ту сторону, где обычно спала Реби. Ее не было. Когда я засыпал, упрямая тоска будила меня снова и снова. Она практически не дала мне насладиться минутами забвения.
Последний раз я открыл глаза уже на рассвете, в шесть часов утра.
Дождь, оставив после себя приглушенное эхо, уже стих. Солнце еще даже не проснулось, и спокойствие тьмы нарушала лишь маленькая луна, не желавшая уступать место новому дню.
Я встал первый. Надел ботинки, куртку и тихо вышел.
Тут же почувствовал холод.
Дождик едва-едва моросил. Луна ярко освещала небо, возможно, в наказание облакам за то, что те закрывали собою звезды.
Я сел возле входной двери, кутаясь от холода. Надеясь увидеть рассвет, надеясь увидеть в каком-нибудь окне Пеппи, надеясь выбраться из дурного сна, который длился уже так долго.
Снова подумал о них. «Карлито, я люблю тебя», – прошептал я. «Реби, я люблю тебя», – подумал, но не осмелился произнести вслух. Теперь был кто-то еще, кто любил ее.
Я не помню, как долго я просидел там, свернувшись калачиком, в ожидании теплых лучей солнца, которого так и не было до конца дня.
В тишине морозного утра до меня донесся аромат горячего кофе. Я вошел в дом и оказался первым в зале.
Сам приготовил себе завтрак. Кувшин кипящего кофе, еще один кувшин молока, кувшин разведенного сока и немного печенья. И еще тосты. Ни хлопьев с клетчаткой и шоколадом, ни пончиков, ни булочек, ни чего-то другого. Я окунул печенье в кофе с молоком: мне понравилось. Еще и еще, продолжая наслаждаться утром так, как никогда еще не наслаждался им в прошлой жизни, полной спешки, графиков, денег. Вся наша жизнь проходит в бесконечной гонке за огромным количеством ненужных и пустых вещей.
Я держал чашку в руках минут десять, и тело постепенно стало согреваться. На улице капал дождь, как и всю ночь, и не было никаких проблесков надежды. Это был один из тех дней, которые хочется провести дома при свете.
Не отрицаю, в какой-то момент я подумал о том, чтобы остаться в убежище: когда некуда идти, некуда и спешить.
Я попытался. Уютно устроившись в уголке дивана, где провел минувший вечер, я посмотрел в окно. Но снова увидел их там, на улице, бегущих навстречу, глядящих мне в глаза, знающих, что я не смогу их оставить, понимающих, что загнали меня в угол. Опять нахлынули воспоминания.
Нет, я не мог оставаться там целый день, запертый с ними, я просто покончил бы с собой. Решил идти дальше в надежде найти если не радость, то хотя бы забвение.
Я встал, чтобы подойти к окну. Темные облака подступали со всех сторон. Я увидел целующуюся пару, рядом семью: отца, мать и двоих детей, на вид лет четырнадцати и двенадцати. Жалуясь и протестуя, девочки шли за отцом, который грозился повалить их. Он именно это и сделал. И пока одну он щекотал, вторую успел схватить за лодыжку, отчего все трое упали на землю, прямо в грязь. Никто не ворчал, никто ни на кого не ругался, все лишь смеялись от души. Глядя на них, я снова заплакал.
– Доброе утро! – послышался позади глубокий голос.
– Доброе утро! – ответил я.
– Что тут сказать. Похоже, зарядило на весь день, – произнес он с каким-то странным акцентом, что я едва понял сказанное.
– Да, разве это не здорово? – сказал я задумчиво, продолжая смотреть в окно.
– Так вы не отсюда? – спросил он, пытаясь определить направление моего взгляда и тоже уставившись в окно.
– Нет, – ответил я.
Между нами завязался разговор, и мы плавно переместились на диван. Будучи на пороге едва начавшейся дружбы, мы говорили о вещах, о которых в последнее время ни с кем не разговаривали. Мы рассказывали каждый о своем детстве на природе, о молодости, проведенной в горах, о взрослой жизни, которая, если все сложится хорошо, продолжится здесь.
Мой новый знакомый никогда не был женат. Он рассказал мне о попытках создать семью, которые никогда не приводили ни к чему серьезному, об уроках, извлеченных из ошибок прошлых отношений и пережитых ситуаций. Но в какой-то момент он понял, что не может найти никого, с кем бы мог ужиться.
– В моем возрасте легче смешать воду с маслом, – подытожил он, и мы оба улыбнулись.
Я был разведен. Обманув его в своих чувствах, я не сделал того же в отношении реальности. Я рассказал ему о своих попытках сохранить семью, в которой был маленький ребенок, о своих тщетных желаниях повернуть время вспять…
Мы просидели несколько часов на том диване, пока тучи грозно блуждали за окном. Я сказал ему, что хотел бы продолжить путь: пусть лучше дождь преследует меня снаружи, чем воспоминания здесь, внутри.
Он несколько раз попытался отговорить меня, предупредив об изменениях погоды, штормовом ветре на высоте, но понял, что я не отступлю.
Он предложил другие варианты.
– На самом деле, есть два пути. Один идет напрямую через перевал Каррос-де-Фок, а второй, более простой, – это дорога, которая
