Шрифт:
Интервал:
Закладка:
В этот момент я понял, что идея покончить с собой, прыгнув в озеро, никогда бы не сработала.
Так мы и шли: один тянул меня спереди за веревку, за которую я крепко держался, двое других время от времени подталкивали меня сзади.
Мы поднимались очень медленно. Каждый шаг требовал нечеловеческих усилий. Думаю, нам потребовалось двадцать минут, чтобы пройти всего пятьдесят метров. Но постепенно страх утих, мышцы на лице расслабились, и паника, казалось, прошла.
Даже не помню, как мы добрались до небольшой эспланады. Все самое сложное осталось позади.
Посмотрев вниз, я понял, что мы сделали это. От вершины нас отделяло всего несколько шагов. Я подумал, что через несколько секунд мы будем на самом верху. Но случилось то, чего я меньше всего ждал.
Мы остановились, они вдруг сняли веревку с моего пояса и пошли вверх с моим рюкзаком. Меня бросили одного в нескольких метрах от вершины.
– Последний отрезок ты должен пройти сам, ты должен покорить эту гору! – крикнули они мне сверху.
– Давай, друг! – послышались голоса других людей, которые отдыхали на вершине, наблюдая со стороны за этим представлением.
Там, наверху, я был готов провалиться сквозь землю скорее от стыда, чем от страха.
Я снова застыл. Мне было трудно пошевелиться.
Медленно-медленно, едва переставляя ноги, не глядя вниз, не озираясь по сторонам, я начал подниматься по каменным выступам высотой около полуметра. Раз, два, три, четыре, пять, шесть… и последний… мне удалось добраться до вершины.
И что-то в моем мире вдруг изменилось.
Мы с жизнью впервые посмотрели друг другу в глаза. И оттуда, с высоты, я улыбнулся Пеппи.
Воскресенье, 28 апреля 2002, 17:35
Стоявшие на вершине зрители, включая моих троих спасителей, начали аплодировать. Я обнял по очереди каждого – это был единственный способ поблагодарить их за помощь.
И там, на вершине – а не на дне – моего мира, я почувствовал себя живым. Там, в самом высоком месте, куда я когда-либо поднимался, я понял всех тех, кто отдает свою жизнь за горы, всех, кто не может перестать подниматься, даже если на пути одни препятствия. Там я понял, что расстояния существуют для того, чтобы человек их преодолевал, ради удовольствия, ради того, чтобы ощутить себя живым.
Уставший, я сидел в углу с разбитым телом, горящими ногами и пылающим сердцем. И хотя я был уже готов выбросить белый флаг, я чувствовал себя победителем. Победителем, сидевшим в углу ринга моей жизни.
Я пил воду, дышал, смотрел, и самое главное, видел. Теперь видел.
Долина, изрезанная камнями, огромными, острыми. Долина, раскрашенная зелеными, коричневыми, серебряными красками где-то там, внизу, где вода замедляла свой бег, где едва виднелись цветные точки. Огромная пила с острыми зубьями, прорезающими густой туман, уже постепенно спускающийся вниз.
Живым, я почувствовал себя живым.
Спустя полчаса, насладившись отдыхом в полном одиночестве, я начал спуск, который, за исключением верхушки крутого склона, был весьма приятным.
Я по-прежнему шел медленно, пропуская вперед остальных путников, каждый из которых подбадривал:
– Давай, уже осталось меньше!
Меньше для чего? Чтобы прийти куда?
Я потерял все, вплоть до своего пункта назначения. И когда вы не знаете, куда направляетесь, вряд ли вы знаете, сколько осталось идти. Меня опередили еще пять или шесть человек.
Остаток пути я прошел в полном одиночестве.
На спуске я видел десятки красивейших водопадов. Постоянный шум воды напоминал о том, что здесь каждую секунду течет жизнь. Время от времени глазам открывались новые озера: одни гигантские, другие совсем маленькие. Живые озера, которые в течение года то разрастались, то уменьшались.
На берегу одного из них я простоял более двадцати минут. Двадцать минут я смотрел на облака, свои ноги, отражающиеся в воде, пояс гор вокруг.
Снова нахлынули воспоминания о них. Только бежать.
Я продолжил путь.
Солнце постепенно уступало небо полумесяцу, что меня тревожило. Вот уже больше двух часов мне никто не повстречался. Я боялся заблудиться в этом затерянном месте.
Пошел дальше: выбора не было.
Добравшись вскоре до развилки, я увидел табличку с направлением и временем, оставшимся до убежища, – тридцать минут. Я научился считать время для себя, поэтому идти оставалось еще где-то час. Впритык, в обрез. Начинало темнеть: ночь постепенно обступала меня со всех сторон.
Я продолжил путь.
Я шел уже почти час. Света почти не было.
Я шел.
Восемь часов вечера. Вдали показался дом.
Я ускорил шаг. Это было убежище в горах. Уже была ночь. Я был счастлив.
Потратив почти одиннадцать часов на маршрут, занимающий семь или восемь, – в голове еще звучал голос Пеппи, – я оказался в нескольких шагах от цели: у двери дома.
Остановился. И вдруг почувствовал себя чужаком, изгнанником. Почувствовал себя не на своем месте: кругом ни машин, ни лифтов, ни компьютеров, ни криков.
После стольких часов, после стольких сражений, после стольких желаний сдаться я засомневался. Засомневался, как когда-то сомневался на лестничной площадке перед дверью нашего дома.
Я остановился в двух метрах от двери, в двух секундах от бегства.
Голод был сильнее любого чувства стыда, холод был сильнее внутренних сомнений, и свет внутри был ярче окружившей меня темноты ночи.
Я толкнул дверь, открыл ее и больше со страхом, чем с надеждой, вошел внутрь.
Меня встретило то, чего я никогда не мог себе даже представить.
* * *
Тишина.
Аплодисменты.
Все были здесь: пара, спавшая сегодня утром калачиком недалеко от меня, семья с двумя маленькими детьми, присоединившаяся к общему ликованию, трое мужчин, которые дотащили меня до вершины, группа молодых людей, опередивших меня на последнем отрезке пути. Все они с восторгом аплодировали толстяку из города, поднявшемуся сегодня на гору.
Только один человек не присоединился к ним, оставшись тихо сидеть в углу на диване: седовласый мужчина, который взглядом бросил мне вызов там, на озере. Держа маленький красный рюкзак в руках, он посмотрел на меня и улыбнулся. Это была искренняя, короткая и в то же время грустная улыбка. Я перестал бояться его, мне стало его жалко.
Аплодисменты были долгие, почти вечные. Мое эго расправило крылья под эти звуки.
Я снова подумал о них.
Как мне хотелось этой ночью быть одним из тех, кто вместе со своей семьей аплодирует неуклюжему толстяку из города, только что ввалившемуся в эту дверь.
Я направился к трем ангелам, которые тут же окружили меня. Я протянул им руку, они меня обняли. Это
