– Я что-то не так сказал? – старик остановился перед Севкой и попытался заглянуть тому в глаза, даже привстав на носочки. – Я наговорил на вас? Вы что-то из себя представляли в этом мире перед тем, как Орлов вас отсюда выхватил и швырнул в наш ад? Вам понадобилось пройти через двенадцать месяцев войны, убить черт знает сколько народу, чтобы здесь решиться и потребовать, наконец, у своего работодателя причитающиеся вам деньги!

– Мне нужно было…

– А дальше что? Вы пришли с войны. Вы – почти герой, орденоносец, во всяком случае. И что дальше? Вы стали другим? Вы стали серьезнее, умнее, решительнее? Вы были никем, а вернулись никем с умением убивать. И все, Всеволод Александрович. Не более того. Вы почему-то решили, что все изменится само собой? Знаете, сколько народу возвращалось вот так с войны с уверенностью, что все будет иначе – лучше, умнее, добрее?.. После Русско-японской, после империалистической… – генерал дернул щекой. – После Гражданской… Мы всех этих буржуев и спекулянтов теперь к ногтю. Я – фронтовик, а эти тыловые крысы, чиновники, бюрократы, рвачи, отсидевшиеся в безопасности, теперь будут знать свое место… Теперь наше слово – закон. Мы прошли через смерть и огонь, и мы… Простите, но что миллионы, вернувшиеся с войны в сорок пятом, мечтали, что все будет так, как до войны? Ничего подобного, они думали… да что там думали – они точно знали, что все будет иначе… И что? Вы сейчас должны уже почувствовать, как оно – быть мальчишкой, единственное приобретение которого заключается в готовности убивать. В умении убивать. В желании решать свои проблемы силой. У вас есть выбор, как и у миллионов мальчиков с окровавленными руками до вас. Выбор простой – измениться, загнать себя, умелого и талантливого убийцу, в быт, в серость, стать частью покорной толпы или продолжать воевать… Даже не ради убийства, а ради чувства свободы, ради адреналина, если угодно…

– Я не хочу убивать… – сказал Севка.

– Да? Меня сейчас вы точно хотите убить. Придушить голыми руками. Но вы же прекрасно понимаете, что дальше так продолжаться не может. Надолго вас не хватит. Вы угрожали врачу. Вы ведь и в самом деле собирались его убить, если бы он не помог Константину?

– Да.

– И вас совсем не волновало то, что ваша жизнь после этого закончится. Подсознательно вы нашли тот же выход, то решение проблемы, которым пользовались сотни тысяч мальчиков, вернувшихся с войны. Вы пошли и отобрали деньги у своего…

– Но я его не убил… – глухо возразил Севка.

– Да, конечно… Вы решили просто сесть в тюрьму. Это так удобно – сесть в тюрьму. Там не нужно принимать решений, там за вас все решат…

– А если и так?

– Хотите, я скажу вам, чего вы захотели, оказавшись здесь, у себя дома? Сказать? – Евграф Павлович ткнул пальцем Севку в грудь, возле сердца. – Вот тут у вас возникло желание, вот тут… Не в голове, там вы пытались придумать себе оправдание, там вы ЗНАЛИ, что нужно радоваться… А тут… в сердце, вы хотели вернуться назад. Туда, откуда вас вытащил Чалый по приказу Орлова. Туда, где не закончилась война… нет, не та война, что с Гитлером и за Сталина… Эта война вам не интересна, вы знаете сюжет этой книги и ее финал. И максимум, что вы смогли бы испытать по поводу этой войны, это нетерпение – когда же наступит девятое мая… И опасение, что вас настигнет пуля… А вы сами не будете уверены, боитесь вы погибнуть во время той войны или гораздо страшнее дожить до ее окончания… Это не ваша война, Всеволод. Это азартный спорт – подняться на вершину и спуститься вниз, донырнуть до самого дна, перепрыгнуть через пропасть… Ваша война заключается в другом… И противник у вас другой – пострашнее.

Старик замолчал, словно потратил все силы на этот длинный монолог.

– И кто же мой противник? – спросил Севка.

Он знал ответ, но он хотел, чтобы это произнес Евграф Павлович.

– Вы сами, Всеволод. Вы сами… Вы хотите понять, сможете ли остаться человеком там… С моей точки зрения, остаться человеком ТАМ ничуть не сложнее, чем быть им здесь, но вы… Вы хотите побороть себя, хотите понять, что двигает теми, кто остался в прошлом… Вам кажется, что ваша никчемушная жизнь ТАМ, на грани смерти, приобретает хоть какой-то смысл.

– А это не так?

– Не знаю, это вам решать. Там погибнуть в бою или здесь угробить свою жизнь… Меня немного успокаивает только одно в вашем поведении…

– Что же?

– Вы ничего не пытаетесь исправить. И вы не боитесь действовать. Вы осознали себя частью того времени. Вот это – самое важное. Это дает шанс… Для вас и для меня… Для всех нас. Для мироздания… – громким шепотом провозгласил генерал.

– Сейчас вы скажете, что я просто обязан…

– Никому вы ни черта не обязаны, лейтенант Залесский. Вы даже не дезертировали. Вы – в отпуске. И для вас есть задание…

– Я…

– Хорошо, не задание – просьба. А потом… Потом вы сами примете решение…

– Окончательное.

– Нет, не окончательное. Такой милости вы не дождетесь, Всеволод. Вы всегда будете иметь возможность выхода. Возможность выбраться, уйти, спастись… Не гарантию, нет, но возможность. Вы уйдете на Базу. Вы и Константин. И будете работать вместе со мной и вместе с Орловым. Течение времени нельзя изменить, но его нужно сохранять…

– А если я…

– Одно задание. Одно. А потом…

– Второе, – подсказал Севка.

– Нет. Я клянусь чем угодно, что второе… Что потом вы сами все решите.

Севка оглянулся на Богдана, застывшего в дверях. На лице Богдана было не удивление – потрясение. При всем том, что Богдан говорил Деду, при всем том, что он сам понял, раскрутил, сложил из крохотных деталек, он все равно не верил до конца в реальность происходящего. Умом – понимал, сердцем – не верил.

Только сейчас, увидев, как Севка слушал то, что говорил старик, Богдан вдруг осознал с ясностью – это все правда, и, что самое главное, это происходит не только с Севкой, это происходит с самим Богданом. И навсегда меняет и его жизнь.

– Хорошо, – сказал Севка. – Я убью этих четверых. Но после этого…

Обломок ствола пальмы взлетел в воздух и, вращаясь, словно пропеллер разбитого самолета, врезался в склон горы над самой головой Малышева. Старший сержант заметил его в самый последний момент, когда уклоняться уже было поздно.

Совершенно бесшумно бревно вынырнуло из мешанины дождя, листьев, ветра и песка и, медленно вращаясь, понеслось прямо в лицо Малышеву. А тот стоял неподвижно, зачарованно глядя на приближающуюся смерть.

В голове было пусто.

Даже зажмуриться Малышев не попытался. Он смотрел-смотрел-смотрел… А бревно, словно городошная бита, выпущенная великаном, приближалось в нему, готовясь выбить старшего сержанта Малышева из пространства жизни. С одного удара – великан умел бросать.

Торец бревна был излохмачен, будто великан перед броском его жевал.