версией себя только потому, что потеряла то, что было.

Саша медленно кивнула, впитывая эти слова.

— Странно ли, Маша, — проговорила она тихо, — что я не чувствую себя маленькой? Наоборот, мне кажется, что я стала больше. Огромнее. — Она сглотнула, борясь с комом в горле. — Но это какая-то пустая бездна.

Марья знала это чувство слишком хорошо. Когда она сказала Дмитрию, что они больше не могут быть вместе, она увидела боль в его глазах, услышала скрытую мольбу в его голосе. Она чувствовала, как сама разрастается, светится, становится холодной — больше, чем прежде, и одновременно пустой внутри. Часть её была вырвана и ушла с ним, даже если оставшаяся продолжала расти, тянуться, заполнять всё, пока она не стала слишком большой для своего тела.

Она превратилась в мутанта, порожденного собственной болью.

— Сила приходит через борьбу, — сказала Марья. — Каждый раз, когда мы прощаемся с частью себя, мы становимся другими. Но каждое утро, когда мы поднимаемся с постели, — это победа, — сказала она твёрдо. — Храни воспоминания. Храни эмоции. Храни боль. Используй их, — посоветовала она, вновь взяв руки Саши в свои. — Счастье и удовлетворение — это слабые, но убедительные приманки. Розовые очки лишь мешают увидеть то, что скрывается за ними.

— В тумане всё не намного очевиднее, — пробормотала Саша, сжав губы. — Мне нужно новое направление.

— Так возьми его, — спокойно ответила Марья. — Я разберусь с Эриком. Считай, что это сделано. Тебе нужна моя помощь?

Саша на мгновение уставилась в пустоту, обдумывая её предложение, а затем покачала головой.

— Нет, — сказала она. — Не сейчас. Я справлюсь сама.

Марья кивнула, её одобрение было открытым, а в глазах горела скрытая победа. Она не была Бабой Ягой. Она не была загадкой. Она была Марьей Антоновой — воплощением силы.

— Мы их разрушим, Сашенька, — пообещала она. — И они будут горько сожалеть о том, что причинили тебе вред.

— Ему, — поправила Саша, сжав одну руку в кулак. — Им будет жаль, что они причинили вред ему.

«Это что-то новенькое,» — подумала Марья, но не стала спорить.

— Как бы ты это ни представляла, мы это сделаем, — заверила она осторожно. — Только не теряй цель из виду.

Саша кивнула.

— Тогда я знаю, что делать, — сказала она, и Марья кивнула, удовлетворенная.

IV. 10

(Праздное беспокойство)

— Я так и думал, что скоро тебя увижу, — тихо произнёс Иван, отставляя пиво в сторону и глядя на Дмитрия Фёдорова. — Как ты собираешься мне угрожать, Дима? Надеюсь, бережно.

— Где она? — спросил Дмитрий.

— Мертва, — пожал плечами Иван. — Как я уверен, ты уже слышал.

— Она не мертва, — отрезал Дмитрий, балансируя между усталостью и раздражением.

— Тогда выбрось меня из окна, — предложил Иван с притворным равнодушием, сделав глоток из своей кружки. Дмитрий только сильнее сжал губы.

— Ты прекрасно знаешь, что не найдёшь её, Дима, — напомнил Иван, наблюдая, как глаза Дмитрия сузились при использовании краткой формы его имени. — Она сама найдёт тебя.

— Не надо вести себя так, будто ты меня знаешь, — сказал Дмитрий, хотя, что абсурдно, всё же сел за стол, бросив короткий взгляд на Ивана. — Ты даже не представляешь, что она для меня значит.

— Нет, — согласился Иван спокойно. — Но я знаю её. Так что поверь: пока она сама не будет готова, ты её не найдёшь. — Он поднялся, бросая несколько купюр на стол. — Даже не попытаешься?

Дмитрий взглянул на него с холодным безразличием.

— Люди, к которым я приходил до тебя, были мне кое-что должны, — сказал Федоров. — Но я не жду этого от тебя.

— Верность, — предположил Иван, но Дмитрий промолчал. — Что ты затеял, Дмитрий?

— Ребячество, — бросил Дмитрий. — Это бизнес.

— Может, и так, но слухи распространяются, — предупредил Иван. — Если ты собираешь вокруг себя людей, которые должны Кощею, надеясь, что они будут служить тебе вместо него…

— Я ищу Марью, — перебил его Дмитрий, — и навожу порядок в семье. И учитывая, что ты не можешь помочь мне ни с тем, ни с другим, — он поднял бровь, — думаю, ты мне вообще не нужен, Иван.

Иван осторожно поднёс стакан к губам, допил пиво и поставил кружку обратно на стол.

— Возможно, и так, — согласился он, глядя на Дмитрия. — Но для справки, — добавил он, понизив голос, — один совет, Дмитрий Фёдоров, от меня тебе. Когда проводишь с кем-то достаточно времени, как я, ты начинаешь разбираться в нём, как в своих пяти пальцах. Ты замечаешь его маленькие привычки, странности, мысли. Учишься видеть знаки и читать их, как звёзды в небе, как строки в книгах. А спустя какое-то время, — пробормотал он, постукивая пальцами по столу, — ты узнаешь их, как пульс. Как собственный пульс.

Он снова ритмично постучал пальцами. Тук-тук.

— Как сердцебиение, — уточнил он. Тук-тук.

Тук-тук.

— Ты понимаешь, о чём я говорю, Дима? — спросил Иван.

Тук-тук.

Дмитрий прочистил горло.

— Скажи ей, — выдавил он, — что я её ищу.

Иван выпрямился, слегка улыбнувшись.

— Она знает, — сказал он, а затем развернулся и ушёл, отбивая пальцами по бедру ритм сердца Марьи Антоновой.

IV. 11

(Призраки)

Роман почти час смотрел на закрытую дверь Дмитрия, прежде чем подняться и направиться к тому месту, где был похоронен Лев. Земля там была странной, покрытой мхом, опавшими листьями и извилистыми лозами. Это было похоже на разлом между вселенными, на страницу из книги миров. Оно не вписывалось в эту реальность, но и не принадлежало иной. Чуждое и безмолвное, оно оставалось местом, где никогда не было эха. Роман задумался: было ли это место таким, когда они похоронили Льва, или же оно изменилось, вобрав в себя частичку его доброты?

— Лев, — сказал Роман, присев у метки, которую они оставили. — Без тебя всё разваливается.

Тишина, да последствия его ошибок.

— Ты ведь знаешь, что мне жаль, правда? — взмолился Роман. — Ты ведь знаешь… Знаешь, что вместо тебя должен был умереть я. Я всегда был хуже тебя, правда? Я так боялся быть хуже, чем Дима, что даже не заметил, что самый достойный человек из всех, кого я знал, обращался ко мне за советом.

Он замолчал, тяжело сглатывая.

— Как у тебя это получилось? — отчаянно спросил он, вдавливая пальцы в землю. — Быть таким, каким ты был. Это же не могло быть просто. Может, у меня всё было слишком легко. — Его подбородок опустился. — Может, поэтому в конце концов я оказался хуже тебя.

Ветер прошелестел в кронах деревьев, закружив листья вокруг него. Роман вздохнул, позволяя своим словам раствориться в воздухе.

— Лёва, — произнес он и резко поднял голову, уловив звук,