Элис почувствовала себя до ужаса уродливой, но на сей раз не физически. Ей чудилось, что ее пожирает изнутри огромная черная дыра.

– Что-то случилось на озере тем летом, когда Натали вернулась. Я считала ее виноватой, по крайней мере отчасти. Она всегда была той, на кого обращают внимание, кого все хотят. Когда я узнала, что она сделала, довольно легко было ее возненавидеть. Но думать, что ненавидишь кого-то, в детстве совсем не то, правда? Только когда становишься взрослым, начинаешь понимать, на что способны люди.

– Так теперь она безупречна?

Элис покачала головой.

– Нет. Но в какой-то момент я осознала, что не поменялась бы с ней местами, даже ради внешности и крепкого здоровья. Никто не принимал ее всерьез. Натали была хорошенькой – чего еще от нее было надо? Все это внимание обрекло ее на определенный образ жизни. Ей не суждено было есть ленч из бумажного пакета, ездить на автобусе или ходить домой пешком с подругами. Условия страховки, которую оставили нам родители, были очень четкими. Денег они скопили немного, но все, что было, должно было пойти на мое лечение, а Натали назначалась моим опекуном. Наверное, таким образом они хотели уберечь ее от обузы, потому что предполагали, что она выйдет замуж, и на себя у нее средства будут. Так мы оказались привязанными друг к другу. Я всегда чувствовала, что половиной моей жизни живет она. Но не исключено, что она также болела половиной моей болезни – так много в ее жизни вращалось вокруг меня, вокруг того, что я могу и чего не могу.

Элис села прямо и провела ладонью по лицу:

– Потом я усугубила ситуацию. У меня появилось то, чего не могла получить Натали. Пусть даже всего на минуту. Она не смогла мне этого простить.

– О чем ты?

Пальцы Финея осторожно выводили круги на тыльной стороне ее шеи, под тяжестью ее волос. Открылась некая дверь, и Элис провалилась назад, все завертелось у нее перед глазами, как в машине, которая едет обратным ходом.

– Я тогда училась и приехала домой на рождественские каникулы. Натали была помолвлена с кем-то – не помню, с кем. Не уверена, что вообще знала его. Потом вдруг помолвку расторгли. Никто не говорил мне, что случилось. Помню, как сидела на кухне, а мать стояла у раковины и мыла одну и ту же тарелку снова и снова, глядя на воду пустыми глазами. В конце концов она сказала, что это было недоразумение, два человека не знали, чего хотят. Лучше забыть об этом. Позднее я слышала, как они разговаривали с Натали у нее в комнате. Я забыла одну из баночек с таблетками внизу, а когда вернулась на второй этаж, услышала, как Натали говорит, что зря ему рассказала, что все от нее отвернутся, когда узнают. Она говорила, что это мать виновата. Она и отец. Она была в таком отчаянии, больно было ее слышать. Мать выскочила из спальни в слезах. Она увидела меня в коридоре, но только махнула рукой.

Наутро я собирала вещи, чтобы возвращаться в колледж. Мать зашла ко мне в комнату и села на кровать рядом с чемоданом. Она начала складывать мою одежду, как раньше, когда я была маленькой. Она долго ничего не говорила. Потом взяла одну из моих блузок, зажала ею рот и затряслась. Она не позволила мне коснуться себя. Перестав плакать, она сказала, что несколько лет назад у Натали была инфекция, и она никогда не сможет иметь детей. Она говорила так тихо, что я едва ее слышала. Потом она снова сложила блузку и провела по складкам ладонью. «Это у меня хорошо получается, верно?» – произнесла она. Положив блузку в чемодан, она ушла. Мы больше никогда об этом не говорили. Меньше, чем через год, ее не стало.

Элис села на постели, отхлебнула из чашки кофе, сделавшегося холодным и горьким, и заставила себя глотнуть.

– Должно быть, инфекцию занесли Натали во время аборта. Теперь я понимаю, почему она ко мне так относилась. Дело не только в артрите.

– Ты имеешь в виду беременность?

Финей до сих пор держал ее за руку. Она закрыла глаза и отвернулась от него, давая возможность отстраниться.

– Да.

– Второе фото? С тобой?

Она была раненой птицей в коробке, запертой в темноте. Она ничего не видела. Она слышала только стук собственного сердца, отчаянно рвавшегося из груди. Но чьи-то руки держали ее бережно, ласково, не желая причинить новую боль. Она почти не чувствовала, что он обнимает ее, даже начала сомневаться, не кажется ли ей это и не осталась ли она одна. Но потом он что-то зашептал, тихо-тихо, и она поняла, что он по-прежнему с ней. Элис глубоко вдохнула и закрыла глаза:

– Был ураган.

Они сидели на чердаке втроем, стараясь не слушать, как ветер ломится в дом. Он хотел внутрь. Подобный обезумевшему зверю, он визжал и стонал, швырялся чем попало – кирпичами, деревьями, всем, до чего мог дотянуться. Элис слышала скрип гвоздей, выдираемых из дерева, и мерный могучий плеск воды о фундамент дома, как будто их уже сорвало с якоря и несет в открытое море.

Все утро синоптики докладывали о терзающей поступи Агнес: сначала ураган, потом просто понижение давления и наконец, неожиданно, возвращение тропического циклона, который объединился с нетропической зоной низкого давления и взорвался над Пенсильванией. Он вытеснил из берегов Джинеси, Канистео и Шиманг; раздул Саскуэханну и Чесапикский залив; грозил прорвать дамбу Коновинго; сметал железнодорожные пути, дома, людей. Но никто не ждал, что он заберется так далеко на север.

Натали угрозами приструнила Терезу, которая готова была бросить своих многолетних подопечных и искать место где-нибудь повыше. Заметив, что вода добралась до подвала, они вдвоем заволокли Элис наверх. Та лежала на тонком одеяле и двух подушках. Электричество давно пропало, но по движению влажного воздуха она догадывалась, что Натали мечется в темноте. Элис пыталась сосредоточиться на рваных звуках собственного дыхания, предпочитая их неустанному вою грозы:

– Надо вызвать врача.

Волосы Натали были стянуты в мокрый от пота узел, и Элис в молочном луче фонаря заметила, как ее щеки расцветают красным. Она провела ладонью по лбу, села на корточки рядом с Элис и укрыла одеялом ее живот.

– И как я, по-твоему, это сделаю, Элис? На улице ураган. Послушай меня, – она отмахнулась от протянутой руки. – Нет, послушай меня. Телефонные линии нарушены. Никто не приедет. Мы одни.

Ее спина должна была вот-вот лопнуть, Элис не сомневалась в этом. Все внутри нее было на грани взрыва, а она думала лишь: «Пускай. Пусть меня разорвет на миллион осколков, только бы ребенок остался цел».

– Натали, обещай, – она собрала остатки сил и вцепилась в руку сестры мертвой хваткой, еще сильнее стиснув ее на новой волне боли. – Не допусти, чтобы с моим ребенком что-то случилось. Обещай.

– Помолчи. Тереза знает, что делать. Она уже делала это раньше, правда, Тереза?

Та кивнула, но глаза у нее были стеклянными от страха. Элис видела, как бледные пальцы Натали раскрылись веером на плече Терезы, соединив их троих в одну связку. «Мы как стая обезьян», – подумала она, начиная бредить.