Финей продолжал говорить, но для Элис его слова были не более чем шумом в ушах.

– Я просмотрел выписки по кредитной карте Натали. Авиакомпании снимали деньги за билеты до Нью-Йорка, а потом, на день или два позже, еще за один перелет до Альбукерке[45]. Компании по сдаче в аренду автомобилей тоже выставляли ей счета, но оплата гостиниц по карте не проходила. Вероятно, она останавливалась у них.

– У них?

Он прочистил горло.

– У Терезы и Агнеты.

Элис попыталась сосредоточиться.

– Зачем Натали было оставлять следы? Если она не хотела, чтобы кто-то узнал, куда она ездит, не проще ли было платить за все наличными?

– Ты хоть раз поднималась на второй этаж этого дома с тех пор, как вы сюда переехали? Кто мог копаться в ее вещах? Сейси? Возможно, Натали была уверена, что ты никогда этого не увидишь. А может, хотела, чтобы ее разоблачили. Не знаю.

Элис показала на конверт, который Финей по-прежнему держал в руках.

– Это письмо… после него что-нибудь было?

– Мне ничего не попадалось. Но билетами Натали запаслась. На двадцатое октября.

– Последнее письмо вернулось обратно.

– Да.

Он протянул ей конверт.

– Марка двухмесячной давности. К этому времени она может быть где угодно.

Финей снова принялся ходить вокруг стола, наводя порядок.

– Возможно. Но думаю, что лучше всего начать оттуда.

– Начать?

– Искать ее. Чтобы увидеться и рассказать правду. Одному небу известно, что ей наговорила Натали. Ей нужно объяснить, что ты…

Он умолк, заметив, что Элис качает головой.

Она боялась, что в какой-то момент разочарует Финея – он был о ней слишком высокого мнения. Но она не ожидала, что камень преткновения будет таким. Она бы нисколько не удивилась, окажись им ее тело, когда пришла бы пора сбросить покровы, – хотя они оба достигли того возраста, когда совершенство скорее пугает, чем притягивает. Такова была природа Финея: он был организатором, тем, кто решает проблемы. Ничто не приносило ему большего удовлетворения, чем найденное решение задачи. Но эту поломку он не мог для нее исправить. Он полагал, что они хотят одного и того же, что у них одинаковые мечты. А теперь он поймет, что совершенно не знает ее.

– Мне нужно время подумать, Финей. Я ценю все, что ты сделал, но мне нужно какое-то время побыть одной.

– Ты боишься.

Конечно, боюсь. Перестань просить меня о том, чего я не могу сделать. Она плотнее укуталась в свитер.

– Мне нужно время.

– Элис, Натали больше нет. Единственный человек, с которым ты сейчас воюешь, это ты сама. Позволь мне помочь.

Элис покачала головой и побрела прочь, к себе в спальню. Она заперла за собой дверь – действие абсолютно необязательное и предназначенное скорее для того, чтобы удержать ее внутри, чем его снаружи. Но дом, старый, с плохой изоляцией, постоянно выдавал себя с головой. Элис поняла, что он услышал щелчок и обиделся. Она прижалась лбом к дверной раме и замерла в ожидании. Не прошло и минуты, как кухонная дверь с шумом захлопнулась.

Сейси уже убрала у нее в комнате. Кровать, такая уютная прошлой ночью, выглядела строгой и стерильной, подушки громоздились стопкой, простыни были туго натянуты под одеялом. Элис присела на край и убрала волосы назад, свободно перевязав их на уровне шеи. Она никак не сможет ему объяснить.

Сколько раз она сидела на этой кровати и приглаживала волосы своей воображаемой дочке или проводила большим пальцем между ее нахмуренными бровками? Сколько лет она безмолвно пела «С Днем рожденья», представляла, какие вещи приготовить на первое сентября, писала список рождественских подарков… Когда дети, которых она учила, собирались в столовой на ее уроки, щебетали хором, ерзали, подглядывали друг у друга в записях, не чудилась ли ей среди их голов голова ее дочери? Все это было мнимым. Она была мнимой матерью, и даже внимание, которое она уделяла ученикам, было ненастоящим. Она проводила с ними час-другой, а потом отпускала, и, подобно почтовым голубям, они разлетались по своим гнездам, забывая о ней до тех пор, пока снова не переступали порог ее дома.

Финей, конечно, прав. Она трусит. Если бы дочь знала ее с самого начала, все могло бы быть по-другому. Она бы не удивлялась матери, которая в хороший день передвигается с черепашьей скоростью, а в плохой вообще не может ходить. Она бы воспринимала мамины опухшие суставы так же естественно, как разноцветные детали своих первых детских конструкторов. Время, которое Элис проводила в постели, было бы занято сказками и стихами, кроссвордами и китайскими шашками. Руки ребенка были бы сильными, а пальцы гибкими.

Но так не случилось. Зачем теперь врываться в жизнь чужого человека, незнакомой женщины? В тридцать пять ее дочь уже совсем взрослая. В воображении Элис не заходила дальше подросткового возраста Агнеты, она не пыталась представить женщину, которой стала ее дочь, боясь, что той могли передаться нездоровые материнские гены. Натали умерла, но осталась победительницей.

Элис предстояло скоротать целый день. Спать она не могла. Мерить шагами ковер казалось бесполезным. Элис покинула убежище спальни, взяла из малой прихожей свое пальто, надела рукавицы и повязала низ лица шарфом. Воздух снаружи кололся и пах зимой. Шагая, Элис смотрела под ноги, чтобы не прозевать трещину в дорожке, коварный игольчатый плод амбрового дерева или скользкий лед. В отличие от большинства людей, которые узнавали свой район по зданиям, мимо которых проходили, и по людям, с которыми здоровались, Элис узнавала свои места, глядя то вверх, то под ноги. Она определяла, где находится, по заброшенному гнезду на дереве, по ямкам в цементе дорожки, по стертому кирпичному бордюру, за которым росли розы миссис Дикон, и по совку, наполовину всаженному в землю у края подъездной аллеи церкви для обозначения чего-то безымянного.

Шли годы, и в какой-то момент город превратился для Элис из полустанка в дом. Он забрал ее себе, несмотря на стремление Элис оставаться в изоляции, несмотря на ее попытки держаться в стороне от суждений, домыслов и жалости, к которой она питала особое отвращение. Но Сейси, Фрэнки и Финей подорвали ее устои. Они бросали ей крошки, выманивая из укрытия в мир. Они приходили с дразнящими обрывками сплетен и уходили со свидетельствами ее обычности, с крошечными семенами, которые затем сеяли по городку, чтобы явить ее миру во плоти: Элис заразилась от Фрэнки простудой; Элис понравился рецепт кукурузного хлеба миссис Уитейкер; Элис думает, что родительский комитет должен провести благотворительную акцию, чтобы купить новые книги для школьной библиотеки. Она ничем этого не заслужила. Финей… Руке уже не хватало тонкой, поношенной фланели его рубашки, а лицу – покалывания его щетины.

Она дважды обошла квартал, дожидаясь, пока все в ней уляжется, и вот уже ноги стали слишком тяжелыми, чтобы их поднимать, а воздух слишком густым, чтобы втягивать его в легкие. Когда она вернулась в дом, у Сейси уже был готов обед: горячий чай, говяжий суп с овощами, тарелка крекеров и к ним чудесный плавленый сыр с перцем. Экономка стояла спиной к раковине, скрестив перед собой руки и подняв брови, как будто ждала оправданий.