рвало только прозрачной желчью. Она не успела добраться до кабинки и чувствовала на себе взгляды, слышала шаги других путешественников, обходивших ее за версту, пока она содрогалась и давилась над раковиной и плескала холодной водой в лицо. «Мартин как-то догадался?» – всегда задавалась она вопросом. Несмотря на все свои недостатки, в ее воображении он оставался каким-то странным богом-плутом, зловещим и всезнающим. Наконец Карен вышла. Глаза словно натерли солью. В животе – ощущение нескончаемого удара.

Карен, Сара и Лиам поехали в молодежный хостел, где в номере, похожем на тюремную камеру, Карен лежала на нижней кровати лицом в стену, с чемоданом на ногах, чтобы почувствовать, если его попытаются украсть, и спала горячечным сном, а Сара и Лиам занимались тем, чем занимались, находили какие-то там приключения, превращали те открыточные представления, что были у Сары в голове, в часть ее настоящей жизни. Потом она будет человеком, который походя упоминает Трафальгарскую площадь, U2 в Кардифе и сосиски с картофельным пюре. Потом она поедет с Лиамом в Борнмут и познакомится с его мамой, которая смотрела ВВС, мазала тост «Мармайтом» и носилась с Лиамом так, будто он король, а Сара, если выйдет за него, будет королевой, и словно не знала, что Сара еще учится в старшей школе; а потом Сара узнает, что Лиам всю взрослую жизнь живет за счет матери и совершенно этого не стесняется; и еще потом она порвет с Лиамом, вернется в Лондон одна, снова поселится в хостеле и устроится официанткой в ночном клубе, и еще потом встретит в клубе парня, который как раз повезет ее на поезде в Кардиф на концерт U2 и которого она потеряет в суете во время рассадки на арене; и еще она потом перестанет слать Карен эти новости – со штемпелями в виде разноцветных силуэтов королевы, – потому что Карен никогда не отвечала. Карен и прочитала-то их только через много лет, и даже тогда сама не знала зачем. В Лондоне она лежала в кровати тюремного номера в хостеле, давилась над унитазом за дверью с табличкой «Ватерклозет», сидела на грязном виниловом стуле в кабинете хостела, пока человек-робот из Германии пытался выяснить, как провести для нее международный звонок за счет вызываемого абонента. Кровать, унитаз, телефон. Вот и весь Лондон.

Карен и Элли сохранили-таки эскападу в тайне от отца, но, когда он взял трубку, его не удивило и не смутило, как можно было бы подумать, что его дочь в Лондоне, одна, больная и на мели. Именно его голос – безэмоциональный, но все-таки не равнодушный, с растягиванием гласных, чего она почему-то никогда не замечала, лившийся из трубки в ухо, когда она сидела на стуле в лондонском хостеле, – именно этот голос и отмечает начало ее настоящей взрослой жизни, если такие вещи можно отметить. Карен надеется, что да. Ей помогает такая историческая ясность. В то время она бы сама не смогла объяснить, почему решила позвонить отцу, а не матери, но и это тоже связано с началом настоящей взрослой жизни – хоть и парадоксально, ведь это было решение не принимать решений, обратиться к авторитету, признать, что такая вещь существует. Настоящая взрослая жизнь Карен началась, когда она поняла, что она ребенок, и вспомнила, что, в отличие от матери, отец тоже считал ее ребенком. Звонок ему значил, что она будет действовать по его методу, но у него хотя бы есть метод. Хотя бы есть метод – и сила воли, чтобы его придерживаться. Карен отдалась в его руки. Всю дорогу обратно в Америку она не помнила ничего – ничего не удерживала в памяти и ничего в ней не вызывала. Вот и она стала экспертом по путешествиям: путешествовала с совершенно пустой головой. Отец ждал ее в аэропорту – живот застегнут в рабочую рубашку, большие волосатые руки сцеплены перед промежностью. Элли иногда с презрением звала его «гребаным быдлом», но зато у него была голова на плечах. В первый вечер он ничего не сказал, просто уложил ее спать в унылой комнатушке, которую всегда держал свободной для редких приездов Карен и Кевина, – комнатушке без единого украшения, кроме ряда их школьных портретов на стене за все годы, кроме одного (первый класс Кевина / третий класс Карен – Элли забыла их заказать). Он сам в ней обшивал стены и положил ковролин. Карен с трудом влезла в постель – так туго она была заправлена, по-военному. Потом крепкий запах чистящего средства вызвал у нее головную боль и не давал уснуть. Раньше такой проблемы не было. На следующий день – поездка к врачу. Дома отец выпорол ее ремнем по голому заду, как до развода, когда они с Кевином были совсем маленькими. Все это было ожидаемо, даже предвкушаемо. Затем отец отправил ее в постель, принес складной стул и сидел, уставившись на свои костяшки, пока Карен не прекратила плакать. Наконец произнес:

– Кто он?

– Просто парень, приезжал из Англии.

– Он знает?

– Нет.

– И когда ты туда съездила, ты его не нашла?

– Нет.

– Знаешь, где искать?

– Нет.

Все это была просто формальность. Отцу хотелось с ним связываться не больше, чем самой Карен.

– Есть одно место, отсюда час на машине. У них есть уроки, чтобы ты не отставала от школы. И церковь, понятно. Это религиозная организация. Они все устроят. И усыновление тоже.

– Хорошо, – сказала Карен.

– Ничего особенного, но там чисто и безопасно. Не понадобится отель.

– Знаю, – сказала Карен.

– Это недешево, но и не должно быть дешево. Ради детей. Это не курорт.

– Я понимаю. Мне жаль, – сказала Карен, и это была правда.

Как ни странно, там оказалось самое подходящее место, чтобы попрощаться с Богом. В какой-то момент Карен, сама того не заметив, перестала верить в Бога. Поэтому в жизни там, где о нем никогда не затыкались, чувствовалось даже что-то приятное и сентиментальное. «Благодарим тебя, Карен, за ту безоговорочную любовь, с которой ты доверила будущее своего ребенка в руки Господни», – и в таком духе говорили на каждом шагу все, от учителя математики до ее куратора или уборщика. И хоть она понимала, что ее так просто иносказательно расхваливают за то, что она не выбрала аборт, все равно было приятно все время слушать благодарности и излияния, будто ты и правда «Божий дар» – тоже популярное выражение. Как и обещал отец, там не было «ничего особенного», но все же получше любого отеля, где раньше жила Карен. И вазы с живыми цветами, и успокоительная христианская музыка, и больше овощей и фруктов, чем Карен знала названий. Например, здесь она впервые попробовала киви. Только много лет спустя – на самом деле