— Надо было идти стороной, лугами, только так можно было рассчитывать на успех.

Он не догадывался, что это было легче сказать, чем сделать. Когда он привезет нас в следующий участок, мы на некоторое время останемся без присмотра, и тогда сможем попытать счастья и бежать в сторону Венгрии. Время не терпит, завтра нас передадут русским.

Вот это был жандарм! Но, к сожалению, все-таки жандарм.

— Отпусти нас! — попросили мы его.

Он перестал смеяться и поправил пистолет на поясе, дав нам понять, что вооружен до зубов. Он должен доставить нас до места, таков приказ, и он его выполнит.

— Скорее! — приказал он вознице, и лошадь побежала вперед резвой рысью, позвякивая недоуздком.

Но путь был долог, и скоро лошадь перешла на неторопливый шаг. Жандарм смотрел на нас; он показал нам то, что хотел показать: он не возражал против нашего побега, но не желал быть в нем замешанным. У него приказ, и он выполнит его. Дав нам это понять, он снова стал разговорчивым и приветливым. Он дал нам массу полезных советов, очень полезных и очень важных. Он подробно описал, где проходит линия границы, и с не меньшими подробностями описал детали местности. Мы узнали, что находимся в непосредственной близости от венгерской границы — нас везли параллельно ей. Протянув руку, жандарм указал на близлежащий лес: он находится уже на венгерской территории. Как в этот момент загорелись наши сердца! Это должно произойти сегодня! Сегодня мы будем свободны! Мы уйдем в Венгрию! За Венгрией — Австрия, а это уже немецкая земля!

Телега резко накренилась, лошадь всхрапнула и остановилась. На влажном лугу стояла высокая трава, цвели цветы. Господи, верни нам свободу! Господи, дай нам силы на побег!

— Мы сможем убежать оттуда, куда вы нас везете? — спросили мы у добродушного жандарма. — Будет ли у нас шанс? На этот вопрос он не ответил. Он снова замкнулся в себе. Отпущенный нам срок продолжал неумолимо сокращаться. Скрипели колеса, визжали оси, светило жаркое солнце. Свободной рукой я ухватился за борт телеги, ощущая тряску и вздрагивания телеги. Через некоторое время жандарм снова заговорил. Мне показалось, что на этот раз он стал говорить тише, чем раньше.

— Первый выстрел — обязательно поверх головы беглеца. Если он не остановился после предупредительного выстрела, то следующий выстрел — по ногам. Если беглец не останавливается, то следует третий выстрел — в туловище. Опасен только второй выстрел, — повторил жандарм. — Только второй!

Он сказал это так, чтобы его не услышал возница.

— Когда мы приедем на место, с нас снимут кандалы?

— Конечно, — ответил жандарм.

Есть, однако, на свете и хорошие жандармы, у которых под мундиром бьется настоящее человеческое сердце. Я не стал бы убивать этого жандарма, он не был нашим врагом.

Во второй половине дня наше путешествие закончилось. В деревне нас приняли за преступников, может быть даже за похитителей быков. Мы ловили враждебные взгляды проходивших мимо крестьян. Некоторые из них грозили нам кулаками. Крестьяне осуждали нас без вины, хотя на самом деле многие из них были нашими друзьями. Мне было очень больно — ведь я так их любил.

Все еще скованные, мы стояли в кабинете окружного полицейского начальника. Это был толстый, противный тип с двойным подбородком, в котором, наверное, скопилась вся та мерзость, от которой нормальный человек стремится избавиться. На лысину ему села муха. Он попытался ее согнать, но она садилась ему на голову снова и снова — такой он был жирный. Он начал нас допрашивать, задавая коварные вопросы. Он просто издевался над нами, получая от этого садистское удовольствие. Он ненавидел немцев, каждое его слово было окрашено злобой, неприязнью, непримиримостью. Все его жирное тело было буквально пропитано садизмом. Как может человек быть таким злым? Бернд, искусно имитируя швабский (?) диалект, рассказывал начальнику, что мы австрийцы, плел небылицы о том, что нас отпустили, но мы потеряли документы, и так далее. Но это толстопузое чудовище не понимало по-немецки и только махнуло рукой.

— Русские будут решать, что с вами делать. Русские, понимаете?

Голос его сорвался на фальцет. Он так бесстыдно кривил рот, что мне захотелось цепью дать ему по поганой роже, выбить ему все зубы! Но об этом можно было только мечтать, и я стоял, сохраняя на лице невозмутимое выражение.

Он приказал увести нас и запереть в камеру. Жандарм хотел снять с нас цепь, но начальник, брызгая слюной, закричал:

— Нет, не здесь! Двое жандармов вывели нас из кабинета в цепях. Есть такое состояние человеческого сознания, которое трудно определить словом. Обычно говорят о нетерпении, о том, что такой человек сидит как на иголках, о нетерпении, пронизывающем до корней волос. Но все эти слова тускнеют при попытке описать ими то беспокойство, какое я испытывал по пути в камеру. Это тесное пространство, в которое нас сейчас бросят, будет последним пунктом, где окончится тот ограниченный срок, который пока еще оставался в нашем распоряжении. Все решится здесь! Отсюда должны мы вырваться на свободу — либо тихо, за счет ума и расчета, либо насильственно, попытавшись проложить себе путь силой, которую придаст нам отчаяние! Здесь, в этой камере, ожидала нас судьба. Ее заперли вместе с нами, и она останется с нами, когда наступит последняя ночь. О вы, гнусные жандармы! Вы боитесь нас, и об этом говорят позвякивающие в такт нашим шагам кандалы. Если бы вы слышали, как мы молим Бога: «Господи, подари нам свободу! Да, мы грешники перед лицом Твоим! Но Твой мир так прекрасен! Мы хотим жить! Завтра нас замучают до смерти или пристрелят, как бешеных собак! Завтра мы попадем в ад, если не пошлешь Ты к нам ангелов своих».

И ангел явился нам. Он стоял в камере, в этом тесном, пропахшем плесенью помещении, куда нас только что привели. Во всем блеске своего небесного величия предстал перед нами херувим с огненным мечом. Он обвел мечом камеру.

— Смотрите, вы здесь одни. Нет бандитов, которые могли бы вам помешать. — Потом острие меча уперлось в зарешеченное оконце. — Ночью у вас будет достаточно времени. Вырвите из стены железные прутья. Оконце достаточно большое, вы сможете пролезть сквозь него! Там, снаружи, ждет вас свобода, по которой вы так сильно томитесь.

— Но как? — взмолился я. — Скажи нам, как сможем мы голыми руками вырвать железные прутья из каменной стены?

Острие меча снова переместилось и указало в угол камеры. Мы увидели старый садовый стул — деревянные детали его были скреплены металлическими полосами. Мы сразу поняли, в чем заключался наш шанс. План созрел мгновенно. Ангел был нам больше не нужен, он уже все нам сказал.

С нас сняли кандалы. Они со звоном упали на каменный пол. Я поднял цепи и подал их жандармам. Они вышли, с силой захлопнули дверь, задвинули массивный засов и повернули в замке ключ. Мы прислушались к удаляющимся шагам. Мы остались одни, и наши руки были свободны. Здесь же, в камере, было и орудие нашего освобождения, и мы воспользуемся им, когда пробьет час. Ночь покажет, во что превратится это орудие — в инструмент, с помощью которого мы вытащим решетку из окна, или в смертоносное оружие, с помощью которого мы проложим себе путь на волю. Третьей альтернативы не было.