После полученных мною побоев я прохворал приблизительно около месяца. И на следующий день после происшествия Мирза-Алим со своими приверженцами пережидал меня на Гудас-сае, как я полагаю, с целью убить меня, но со мною было много народу и столкновение между нами не произошло.

Всего по делу было еще раз допрошено более двадцати человек. К сожалению, я вынужден сократить эту часть и не цитировать все показания, которые, хотя и рисуют в разных красках картину произошедшего, мало что добавляют с точки зрения ее анализа. Упомяну лишь, о чем сообщили еще двое участников тех событий:

Ишанхан-тюря Батырханов, 49 лет, живет в Ашабе, тюрк, несудим, грамотен. Для производства выборов в пятидесятники и старшины в 1892 году волостной приехал в кишлак и остановился в доме моего соседа Имамбая. Он созвал нас, объявил, что произведет выборы. Мы в назначенный день отправились к площади. Сперва были избраны пятидесятники, потом мы приступили к выборам старшины. Кандидатов было два: Адина и Мирза-Алим. За Мирза-Алима подали голоса человек 70, а за Адина-Мада человек 200 и того больше. Волостной сосчитал вторую партию, объявил избранным Адину и уехал домой, вслед за ним полегоньку отправились и мы. Я шел домой, по улице шло много народа, все с выборной площади направлялись по своим домам. Вдруг в стороне моей послышались крики «дот», мы бросились бежать на крик и, подбегая к дому Имамбая, увидели, что братья Таирбаевы, все шестеро, толпятся вокруг волостного, лежавшего на земле. Неподалеку лежал мой сын [Салихан], разбитый в кровь. Таирбаев, несмотря на то, что нас сбежалось довольно скоро много народа, продолжал лезть к волостному и ругался, кричал, что его и совсем убить надо, однако их скоро вытолкали с двора, и я принялся подавать помощь избитым. Сын очнулся довольно скоро, волостной долгое время лежал с закрытыми глазами, не приходя в себя. Мы зарезали барана, стали поливать свежей кровью избитые места — плечи и грудь, я стал читать Коран над волостным, после чего он очнулся. Тут он, придя немного в себя, рассказал нам, что его не только побили, а, кроме того, еще вырвали у него из чекменя вместе с карманом 375 р. денег, и показал нам вырванный карман. Сын мой Салихан тоже пришел ко мне и заявил, что у него Мирза-Алим отнял 90 р. 15 к., которые я оставил ему на хранение, отправившись на выборы. Я рассердился на него, стал его журить, зачем он не спрятал сразу деньги в сундук, как я ему приказал. Он же стал оправдываться, что заработался по домашнему хозяйству и поэтому не мог спрятать деньги, а тут как раз случилось такое несчастье <…>

Адина-Мад Иса-Мадбаев, 38 лет, тюрк к. Ашаба, несудим, неграмотен. После выборов я вернулся домой и ко мне по обычаю, как к новому старшине, собралось много народа поздравить меня с избранием. Когда у меня сидели гости, то вдруг послышался крик и смятение в кишлаке, поднялась беготня, кто-то сообщил, что волостного избили. Некоторые из моих гостей ушли, некоторые остались, я, как хозяин, отлучиться не мог и поэтому оставался дома до вечера, только вечером я улучил время и побежал проведать волостного. Он лежал, вокруг него было много народа, он рассказал, что его не только побили, но и ограбили. Больше мне ничего не известно. Ни печать, ни должностного знака я у Мирза-Алима не отбирал, это он все наврал. Печать и должностной знак я получил от пристава.

В июле 1894 года Мирзаолим опять был арестован, а в августе освобожден из-под стражи, после того как его брат Мухаммад-Гозы (в документе Магомет-Газы) внес за него залог — 400 руб. В октябре следующего года дело рассматривалось Общим присутствием Ферганского областного правления, а в мае 1896 года было передано в Ферганский областной суд, и наконец в июне, спустя три с половиной года после скандальных выборов ошобинского старшины, было вынесено заключительное решение. Суд постановил, что наказанием за совершенное преступление должны стать лишение Мирзаолима Таирбаева всех прав и ссылка его на поселение, но потом, признав «легкомыслие» и «крайнее невежество» обвиняемого и сославшись на манифесты об амнистии, наказание смягчили до заключения в тюрьму на пять месяцев и десять дней.

Происшествие, ставшее предметом разбирательства, в общем-то довольно банальное и достаточно невинное по своим последствиям. Подобные конфликты между семьями, конкурирующими в борьбе за те или иные ресурсы, происходят в любом локальном сообществе и имеют во многом символический характер, редко подрывая основы единства и взаимозависимости членов общины. В. П. Наливкин, обобщая такого рода случаи, с иронией писал[373]:

Разодрались два сарта; разодрались, конечно, не a la russe, то есть без вышибания зубов, без сворачивания скул и другого членовредительства, а чинно, по-сартовски. Драка эта происходила приблизительно так: сначала оба из-за чего-то поругались, причем один упомянул о матери; другой не спустил и к матери присовокупил дочь; после этого досталось всем, и отцу, и деду, и могиле прадеда, и опять матери, и, наконец, чалме и тюбетейке; тогда, прийдя в заправский азарт, они схватили друг друга за ворота, стали кричать еще громче, порвали рубахи и менее увертливый получил две плюхи, на память о которых остались синяк под глазом и царапина на левой щеке. Поплатившись целостью рубахи, получив синяк и царапину на щеке, сарт считает себя не только побежденным, но даже и изобиженным. Он кричит «вай-дод» (караул). Около дерущихся собирается толпа; лишь очень немногие подзадоривают; большинство стремится к умиротворению.

Освободившись от противника, успевшего дать ему на прощанье еще и подзатыльник, побежденный начинает выть, иногда совершенно по-бабьи, и просить присутствующих быть свидетелями оказанной ему несправедливости. Учуяв кровь, он размазывает ее по лицу, иногда нарочно расковыривает царапину, дабы добыть оттуда несколько лишних капель, необходимых ему для надлежащего татуирования, искусственно приводит свое одеяние в возможно безобразный вид и тогда только, найдя, что он вполне достаточно замаскировался, отправляется к начальству искать правосудия. Через полчаса на базаре рассказывают, что в такой-то улице происходила страшная драка — «джуда уруш булды»!

Такие драки и выяснения отношений между отдельными местными жителями или целыми их группами периодически случались, но оставались вне поля зрения российской власти, не представляясь ей интересными или угрожающими, — она либо вовсе ничего не знала (и не собирала никаких сведений) о них, либо знала, но считала их внутренним делом местного сообщества, которое само могло урегулировать проблему. Очередная драка в Ошобе оказалась в центре внимания лишь потому, что речь шла о должностных лицах — прежде всего волостном управителе, на которого было, как он утверждал, совершено покушение. Нападение на представителя власти, пусть даже «туземной», или угроза такого нападения требовали по закону специального расследования и наказания виновных. Возможно, внимание к этому конфликту было обусловлено тревогой российских чиновников после событий в июне 1892 года в Ташкенте, где похожие межфракционные столкновения закончились убийствами и антиколониальными выступлениями[374].