— Куда?

Нил начинает нервничать. Он вертит в руках пульт дистанционного управления, заставляя Симона растерянно крутиться кругом.

— Я не знаю, — нервно отвечает он. — Где люди обычно целуются?

— У меня сейчас нет времени на сарказм, Нил.

— Но я правда не знаю!

Я поворачиваюсь к Виолетте, не в силах скрыть панику.

— Я пойду искать остальных, — говорит она. — Они сейчас должны быть дома.

— Я пойду с тобой, — вмешивается Нил, но Виолетта жестом приказывает ему снова сесть.

— Оставайся с Симоном. Это семейное дело.

Когда он начинает протестовать, она смотрит ему прямо в глаза. Плечи Нила опускаются, и он начинает возиться с несколькими ослабшими винтиками.

— Виолетта! — упрекаю я ее. — Я никогда не видела, чтобы ты это делала.

Она смотрит на меня невинно, как мультяшный кролик:

— А что? Нам нужно, чтобы он остался! А в журналах пишут, что мы можем использовать женские хитрости. Не понимаю, чего ты боишься.

Сомневаюсь, что «Севентин» отнес бы способность вампиров контролировать мысли к «женским хитростям», но сейчас не время об этом спорить. Она бросается к выходу, и я стараюсь не волноваться о том, что мужская часть нашей компании на время исключена из игры.

Теперь я всерьез начинаю искать Кэролайн. Влад исчез вместе с ней сразу после полудня — слишком рано, чтобы прямые солнечные лучи ему не угрожали, — поэтому они должны быть внутри какого-нибудь здания, в каком-нибудь отдаленном и пустынном месте. Я проверяю зрительный зал, думая, что он мог спрятать ее за кулисами, Но тяжелый красный занавес открыт, и группа учеников, пользуясь незанятой сценой, репетирует хоровые партии для школьного мюзикла. Затем я проверяю музыкальный холл, но он ярко освещен и наполнен звуками безжалостно терзаемых тромбонов и труб. Поиски в раздевалках — женских и мужских — не дают ничего, кроме удивленного Дэнни Бауманна с голым торсом, который произносит: «Йоу, Южная Америка. А ты немного странная, правда?» и, когда я застываю на месте, ослепленная его великолепием, треплет меня по голове и уходит.

«Думай, Софи. Думай». Если он исчез с ней до четвертого урока, он должен был отвести ее в какое-то место, которое оставалось бы пустым примерно до часа дня. Это исключает все кабинеты дирекции и учительскую, а в библиотеке всегда есть по меньшей мере библиотекарь и несколько учеников из штрафного класса. Остается только столовая, и когда я задумываюсь об этом, то понимаю, что это имеет смысл. Сегодня у Ученического совета нет собрания, поэтому в столовой не должно быть ни одной из этих несчастных душ, изо всех сил старающихся набрать дополнительные баллы для заявки в колледж. Повара уходят в середине дня, так что это, возможно, единственное место в школе, остававшееся пустым тогда, когда, по словам Нила, они исчезли.

С колотящимся сердцем я бросаюсь бежать, на полной скорости огибая углы — мне повезло, что в коридорах сейчас пусто. Я врываюсь в закрытые двери столовой. Мои шаги эхом отдаются по черно-белой плитке. Лампы дневного света выключены, и, хотя возле входа тускло мерцает дежурная лампочка, вся задняя часть столовой погружена во мрак. Спереди находится ниша с линией раздачи питания, а за ней — дверь на петлях, ведущая в кухню. Интересно, это мое воображение или за маленькими круглыми окошками действительно мерцает свет?

Словно в ответ мне из-за дверей доносится какой-то гремящий звук. «Вот оно», — думаю я и делаю глубокий вдох. И тут мне приходит в голову, что если Кэролайн действительно лежит связанная возле банок с картофельным пюре, то я понятия не имею, что я буду делать.

Оружие. Мне нужно, по меньшей мере, найти оружие. Но какое? Столовая уже давно перешла на пластиковую посуду. Но стоит ли мне вообще искать что-то деревянное? Я все больше понимаю, что наших с Джеймсом бесед в форме вопросов и ответов абсолютно недостаточно. В следующий раз, когда я окажусь в одной комнате с вампиром — конечно, с тем, что не питает ко мне страстных и/или супружеских чувств, — возможно, будет разумнее не влюбляться, а потратить время на составление списка его слабостей.

Стараясь не обращать внимания на усиливающееся сердцебиение, я устремляюсь к стопке мытой посуды, которую заметила у дальней стены. Поразмыслив, я хватаю деревянную ложку и нож и, не жалея сил, стараюсь превратить ее в нечто острое. Народные поверья, существующие две тысячи лет, не могут ошибаться, верно? И, кроме того, на вечеринке Влад гнался за Невиллом с оторванным куском двери. Не похоже, чтобы он был склонен к метафорическим шуткам.

Как можно тише я подкрадываюсь к двери, ведущей на кухню. Я прижимаю к ней ухо, ожидая услышать яростный шепот или звуки борьбы, но слышу только настойчивый непрекращающийся звук капающей воды и глухой шум посудомоечной машины. Я осторожно приоткрываю дверь кончиком ботинка и заглядываю внутрь. Там нет ничего, кроме блестящих раковин, длинных жестяных столов и нескольких больших горшков. Вероятно, это и есть источник загадочного школьного чили. Свет, который я видела, проникает сюда из двух окошек на противоположной стене. И тут же я понимаю, что есть еще кое-что, на что стоит обратить внимание. Свет, льющийся снаружи, бледный и серый. Солнца нет.

Поскальзываясь на плитке, я подхожу к окну. В отдалении грохочет гром, и я слышу стук дождевых капель по металлическому подоконнику. Они могут быть где угодно. Кэролайн может быть где угодно. Я приказываю себе успокоиться, но мое сердце сжимается так сильно, что мне становится трудно рационально мыслить. Он использует ее как приманку, поэтому он не захочет ее убивать. Он все еще думает, что я — его пропуск к «Данае», поэтому меня он тоже не захочет убивать. Все будет хорошо — нужно просто идти вперед.

Теперь я должна проверить, здесь ли еще машина Влада. Засунув ложку за пояс джинсов и прикрыв ее футболкой, я бегу обратно к кухонной двери. Второпях я неловко ударяюсь об нее и зажмуриваюсь от боли. Открыв глаза, я вижу перед собой одинаковые фигуры Девона и Эшли, симметрично стоящие бок о бок, как статуи близнецов. Неяркое освещение играет странные шутки с их лицами: у меня возникает жутковатое чувство, что я смотрю на одно лицо, одно тело, в результате какой-то ужасной ошибки в магическом трюке разделенное надвое. Они гротескным тандемом выдвигаются вперед.

Спотыкаясь, я отступаю назад в кухню, пока не ударяюсь копчиком о жесткий угол жестяного стола. Он вибрирует под моими пальцами, издавая высокий гул, который переплетается с ритмичным стуком посудомоечной машины, все больше напоминающим пульсирующий шум крови у меня в ушах.

— Где моя сестра? — спрашиваю я, нащупывая рукой обнадеживающе твердую ложку.

Они выходят на свет. Сначала я вижу их квадратные подбородки, затем их губы, сжатые в две бледные полоски, и, наконец, их глаза. Они такие же мертвые, как и прежде, — четыре блестящие черные пуговки.

— Я спрашиваю, где моя сестра? — повышая голос, повторяю я.

Тот, что слева, поднимает руку, и я только сейчас замечаю, что он сжимает скомканный клочок бумаги. Когда я не делаю никаких движений, чтобы взять его, они снова делают шаг вперед. Осознав, что они не сдвинутся с места, пока послание не будет доставлено по адресу, я беру бумажку и разглаживаю ее на столе. Сверху она украшена рядом цветов и сердечек. Я знаю только одного человека, которому хватило бы мужества послать такую разукрашенную записку. Это листочек из блокнота Кэролайн. И почерк Влада. Остается только догадываться, кому принадлежит пятно крови на уголке письма. Начиная читать, я чувствую себя так, словно меня сейчас вырвет.