– Баню надобно истопить, – неожиданно для всех подытожил Егор Кузьмич.

Будто груз снял с плеч – пятница шла на убыль, а суббота – банный день. Вот именно: истопить баню, а тогда и решится вопрос. Как решится и почему именно после бани, никто не смог бы объяснить, но наступило умиротворение, и все начали понемногу расходиться.

Валеев держался за локти сразу двоих – Нечая и Лунёва, трудно нёс свой живот и говорил, прерываясь одышкой:

– Вы молодёжь, с народом… п-фу-у… этим – построже. Руководить… пых… Главное – воли не давать… На шею сядут.

Лукерья напоследок выпила залпом ещё рюмку водки, попавшую под руку, для успокоения и пошла вон, не прощаясь, твёрдо вколачивая каблуки в землю.

– Нас подожди, – окликнула её Софья, но Лукерья не оглянулась и не притормозила, словно бы не слышала.

В гостинице она обругала новую дежурную – старушки уже поменялись – за то, что в номерах не было ни ванны, ни душа. Общий душ был на первом этаже, но работал всего два часа в сутки, да и то не каждый день – так распорядилась чья-то руководящая голова. Проверила вещи в чемодане: если Александр направился к женщине, то кое-что должен с собой взять. Но всё было на месте. И коньяк заграничный в плоской бутылочке тоже цел. Напиться, что ли, чтоб чертям тошно стало, и задать ему, когда явится?

Отдалённо ударили склянки, Александр вздрогнул и, ещё не разлепив глаза, оказался на ногах. Автоматически глянул на часы – девятнадцать пятьдесят три. Когда засыпал, тоже по привычке смотрел на циферблат. Тогда было девятнадцать пятьдесят. Всего три минуты спал?!

– Ты чего вскочил? – спросила Татьяна, не открывая глаз.

– Фу, чёрт, показалось, что просигналили боевую тревогу, – он засмеялся, взял со стула брюки, нашарил в кармане портсигар, чиркнул зажигалкой, закурил и отошёл подальше, чтобы дым не доставал Татьяну.

Она лежала спокойно и будто бы не дышала. Грудь её казалась совершенно неподвижной, но дрожали ресницы.

– Таня, – негромко позвал он.

– Да? – она приоткрыла глаза, но головы не повернула. – Ты нервничаешь?

– Точно, – он загасил папиросу, не найдя, куда её бросить, положил обратно в портсигар.

Подошёл, лёг рядом, опершись на подушку локтем. Смотрел на её лоб, брови, губы – всё обыкновенное, без изящества, без хитростей природы, которая неприметным штрихом придаёт женскому лицу очарование; глаза серые, нос чуть великоват и, пожалуй, слеплен не по лучшим образцам. И всё-таки была в ней необоримая притягательность, словами которую не объяснить. Может быть, секрет её женской силы таился в сочетании обыкновенности лица с удивительно гармоничными формами тела? Лицо, шея, плечи и руки тронуты загаром, две узенькие белые полоски – следы лямок сарафана – выбегали по смуглому полю точно к белоснежным холмикам с непорочно обозначенными центрами посредине. Глаза полуоткрыты, ресницы теперь дрожат.

– Интересно, – она приложила ладошку к его груди, – у тебя здесь борода растёт.

Александр засмеялся.

– Какой ты белый, – продолжала она, легонько оглаживая его, – прямо-таки сахарный. Где служишь – холодно?

– Нет, не очень. Бывает и тепло. Загорать не приходится. В отпуске только.

И прикусил язык: не надо было про отпуск!

– Приедете в Сочи, будешь загорать. У нас тоже вон как жарит…

– Ты меня простишь? – опять сглупил! Она хотела, наверное, услышать от него, что ни в какие Сочи он от неё уезжать не собирается.

– Простить? За что?

Она спрашивает! Когда он подхватил её на руки и стал целовать, словно в лихорадке, это не помешало ему увидеть незаправленную с ночи кровать, что окончательно уверило его в намерении Татьяны оказаться с ним в постели. Он и опустил её туда, но неожиданно встретил сопротивление: «Нет!» Он думал, что это игра, но борьба затягивалась и ожесточалась. И тогда, сатанея и бормоча сквозь зубы: «Всё равно трахну!» – он заломил ей руки так, что она вскрикнула и ослабела. Оказалось – не игра…

– Я не думал, что ты… ну, что ты ещё… так смело пошла под замок…

– Первый раз девственница попалась?

Прямое попадание! Уж не рассказала ли ей что Лукерья?

– Таня! Я тебя люблю, я тебя не брошу!

Она усмехнулась:

– С собой возьмёшь? Обеих или жену назад отправишь?

– Я докажу!

– Не надо. Нет, ты руки – погоди! – она, ухватив его ладони, на мгновение замерла, потом сказала, медленно выговаривая слова: – Я тебя тоже очень люблю. Ты – единственный. Но скажи – ты пьяный?

– Нет! Ни в одном глазу! Думаешь – хмель бродит? В рот сегодня не брал!

Татьяна улыбнулась, глаза засветились лаской:

– Хорошо.

– Да, – он не понимал, о чём она. Потянулся поцеловать.

Она чуть отстранилась:

– Подожди. Что-то у вас во дворе шумно, – прислушалась. – Старухи говорят, что от пьяных родителей уродцы рождаются. Вот я чего боялась.

Александр оторопело глядел на неё, но обе руки её легли ему на плечи:

– Милый, не надо терзать себя, иди…

Спать было ещё рано, и Валентина повела Петра прогуляться. Ходок из него неважный, но дурь надо выветрить.

– Мне бы пять тыщ! – долдонил Пётр.

– Тебе? Господи! Ну что бы ты с ними делал?

– Я! Я бы: у-у… – Пётр полагает, что перво-наперво на доме крышу он бы закрыл, баньку поставил свою, мотоцикл купил, обмыл бы с друзьями все покупки и новостройку.

– Вот именно: у-у, – передразнивает Валентина мужа. Она не сомневается, что её разлюбезный начал бы с обмыва и пропил бы все деньги подчистую. Крышу удалось бы закрыть, если часть денег попала бы в её руки.

Иван с Натальей тоже со двора ушли, вечер установился славный, жара спала, и временами в посвежевшем воздухе шевелился отрадный ветерок.

– Ваня, долго ещё мы будем здесь?

– А тебе не нравится каждый день с мужем в баньку ходить?

– В предбанник. Нет, ну что ты смеёшься? Это же кошмар: они чуть не подрались. Ты же сам когда-то убеждал меня, что деньги – не главное в жизни. Даже стихотворение мне прочитал. Как там? Не в деньгах счастье…

– А, это… и радости нет в них. Они – зола. Они – ненастье, что портит нам друзей и нас самих.

– Видишь? Давай уедем. Сколько можно смотреть на пьяных? И Юлька тут. Она уже «Шумел камыш» поёт и частушки матерщинные повторяет. У тебя девяносто да моих семьдесят – хватит нам.

– Да, – соглашается Иван вяло, – но пальто новое тебе не помешало бы. Несколько сот если отец выделит, да хоть сотню, не помешает. Глупо отказываться.

– Не знаю, глупо или нет, – Наталья вздохнула. – Неспокойно на душе. Я дождусь, когда ты защитишься.