— Каковы размеры? — обратился я к Мидасу.

— Чего именно? — спросил он в ответ.

— Этого… места.

Он указал на приборы:

— Не могу сказать. Сотня километров, может две-три… тысяча.

— Ну должны же у тебя быть хотя бы приблизительные данные!

Он оглянулся на меня с немного нервной улыбкой:

— Системы говорят, что окружающее нас пространство бесконечно. И никаких предметов поблизости. Что, конечно, невозможно. Так что я думаю, приборы вышли из строя. Впрочем, я им все равно не доверяю.

— Как же ты тогда летаешь?

— Полагаясь на собственное зрение… ну и на показания той части тела, на которой сижу. Решай сам, чему верить больше.

Мы следовали вдоль плавного изгиба бесконечного залива около десяти минут. Наконец однообразный и безликий пейзаж освежили новые детали.

В нескольких сотнях метров от линии прибоя вырастал из песка и бежал параллельно воде ряд восьмиугольных арок. Каждая была шириной приблизительно пятьдесят метров, но в остальном они являлись близнецами тех арок, сквозь которые Максилла вел «Иссин». Арки уходили в зеленый туман, насколько хватало глаз.

— Сажай здесь.

Когда боевой катер опустился на мягкий мелкий песок в полукилометре от берега, мы загерметизировали шлемы и высадились.

Свет оказался ярче, чем я ожидал, — иллюминаторы катера были затонированы, — и нам пришлось надвинуть на лицевые щитки еще и световые фильтры из коричневого стекла.

Ненавижу вакуумные костюмы. Это постоянное чувство глухоты и скованности, это затрудненные движения, это звук собственного дыхания в ушах, это спорадическое пощелкивание вокса. Скафандр заглушал все наружные звуки, кроме хруста моих шагов по тонкому сухому песку.

Рассредоточившись, мы пошаркали к воде. Все, кроме Эмоса, были вооружены.

Перед нами возникло нечто, что напоминало море. Зеленая вода с белыми барашками на волнах.

— Жидкий аммиак, — сказал Эмос.

Его голос сопровождало тихое потрескивание вокса.

Было что-то странное в этом месте.

— Ты видишь это? — спросил он.

— Что именно?

— Волны отходят от берега.

Я посмотрел снова. Это было настолько же невозможно, насколько и очевидно. Жидкость не накатывалась и разбивалась о берег, она вытягивалась из него и убегала в море.

Это пугало. Так просто. Так неправильно. Моя самоуверенность трещала по швам. Захотелось скинуть с себя вызывающий клаустрофобию скафандр и закричать. Что я обязательно и сделал бы, если бы не ярко-красный огонек атмосферного анализатора на левом рукаве.

Что там рассказывал Максилла? Сарути изводили экипаж «Прометеева огня»? На какое-то мгновение я заподозрил, что такое ненормальное поведение моря было результатом работы этих ксеносов, — хотя как такое может быть? Но я понял, насколько тревожное состояние должны были испытывать здесь люди.

Фишиг и Бетанкор приблизились к первой из арок. На фоне несимметричного строения они казались карликами. Следующая арка в ряду находилась от первой на расстоянии около трехсот метров, и на первый взгляд расстояние между всеми ими везде было одинаковым. Насколько я мог судить, каждая из арок была асимметричной как-то по-своему, хотя размеры и пропорции оставались идентичными.

Биквин опустилась на колени рядом с берегом, осторожно раскапывая песок рукавицей. И нашла там деталь, весьма обеспокоившую нас в тот момент.

Под несколькими сантиметрами песка землю покрывали плитки. Мозаика из неправильных восьмиугольников, точно таких же, как и те, что мы видели в шахте Северного Квалма. И опять, несмотря на свою асимметричность, они каким-то непостижимым образом были идеально подогнаны друг к другу.

И чем больше песка отбрасывала Биквин, тем больше плиток представало нашим глазам.

— Остановись, — сказал я. — Не думаю, что для нашего рассудка полезно выяснять, покрывают ли они все побережье.

— Неужели все это… искусственное? — спросила она.

— Этого не может быть, — сказал Эмос. — Возможно, что плитки и арки просто часть некоего давно оставленного строения, которое потом подмыло и занесло пылью… из-за… из-за…

Звучало не слишком убедительно.

Подойдя к Фишигу и Бетанкору, я встал рядом с ними, разглядывая первую арку. Она была изготовлена из того же странного, неведомого металла, который мы встречали на Дамаске.

— Так что же мы знаем об их предназначении? — спросил Фишиг.

— Ну, мне крайне неприятно объяснять очевидное, — откликнулся Эмос с берега, — но последний виденный нами ряд указывал на хорошо выверенную дорогу, которая привела сюда «Иссин». Может быть, стоит предположить, что и у этих арок то же предназначение?

Я шагнул под сень гигантской арки и скомандовал:

— Пошли.

По моей оценке, мы шли приблизительно двадцать минут. Определить точнее было невозможно — наши хронометры вышли из строя. Вскоре мы стали слышать далекий повторяющийся шум — низкие, почти инфразвуковые раскаты, похожие на удары грома. Доносились они издалека, из-за моря. Во всяком случае, нам так казалось. Гул раздавался каждые полминуты, или около того. Наступали долгие промежутки тишины, и, когда нам уже начинало казаться, что звук уже не повторится, он раздавался вновь. Так же как и хруст собственных шагов, мы слышали его сквозь скафандры даже при выключенных переговорниках.

Я связался по воксу с Максиллой:

— Ты это слышишь?

Ответ пришел не сразу. И весьма удивил меня. Сквозь потрескивания помех вдруг отчетливо прорвался голос Максиллы:

— … как скажешь, Грегор, но это будет нелегко. Повтори, что ты говорил о Фишиге?

— Максилла! Повторя… — начал я, но его голос продолжал звучать поверх моего.

Это не был ответ. Я просто перехватил разговор. Я почувствовал, как по моей спине побежали мурашки.

Шум статики.

— Передай Елизавете, что я с ней солидарен! Ха! Все стихло.

Я оглянулся на остальных. Плохо различимые лица, смотревшие сквозь тонированные коричневые панели шлемов, делали их похожими на призраков.

— Что за дьявольщина? — пробормотал я.

— Эхо? — прошептал Эмос. — Какая-то аномалия в эфире, вызванная атмосферными помехами или…

— Этого разговора никогда не было.

Над мягко освещенным берегом разнесся очередной раскат грома.

Еще примерно через двадцать минут мы прошли под аркой, неожиданно оказавшейся последней. Остановились. Земля перед нами поднималась теперь более круто, образуя холмы и невысокие горы. Ландшафт стал более мрачным и неприветливым. Вездесущее сияние притупилось, и небо окрасилось в темно-зеленый цвет, переходящий в черноту над холмами.