Все пути к отступлению у меня уже были отрезаны. Мне ничего не оставалось, как кинуться на помощь девушке. Как назло, она не думала тонуть и спокойно рассекала воду, приближаясь к середине реки. Течением ее снесло в сторону, и мне пришлось пробежаться по пляжу и, набрав спринтерскую скорость, с воплем «Бляха муха!» кинуться в воду. Ледяное чудовище связало мне ноги, и я рухнул с головой в пучину, подняв тучу брызг. Вода была столь холодной, что у меня остановилось сердце; я явственно ощущал тишину в груди, как каменеют напряженные мышцы, как дыхание застряло где-то между глоткой и легкими. Вынырнув на поверхность, я с усилием выдохнул пар и стал бешено бить руками по воде. Не знаю, как Татьяне удалось так быстро оказаться рядом. Отворачивая лицо от фонтана, который я производил, она крикнула:

– Ты тонешь?!

– Это ты… тонешь! – с трудом прохрипел я. – Давай… к берегу… Русалка бесхвостая!..

Она была умной девушкой и поняла, что я скорее умру, чем позволю себе выйти из реки раньше ее. Не споря, Татьяна поплыла к берегу, вышла на песок – огненно-розовая, словно окуналась в краску, и натянула на мокрое тело длинную, почти до колен, майку.

Хорошо, что я был в трусах – и теплее, и не надо было прикрываться. Утренний мартовский туман показался мне африканским фёном, и от ощущения удивительной эйфории, легкости и чистоты во всем теле я стал носиться по пляжу, прыгать и размахивать руками. Сидя на скамейке, Татьяна отряхивала от песка ноги и натягивала белые носки.

– Тебе надо выпить горячего чая и растереться водкой.

– Мне надо выпить водки, – кричал я, – и растереться горячим чаем! А хорошо-то как!

– Оденься, пожалуйста, – попросила Татьяна. – Я вовсе не нуждаюсь в твоем героизме.

Я подошел к ней. Опустив голову, Татьяна пыталась отжать волосы.

– У тебя полотенце есть? – спросил я.

– Нет.

– Что ж ты пришла купаться без полотенца?

– Да пошутила я! – призналась девушка. – Не собиралась я купаться.

– Возьми тогда мою майку.

– А ты как?

Администраторша, должно быть, многое повидала на своем веку, но чтобы женщин приводили в семь утра, причем с мужской майкой, повязанной на голове, – ни разу. Взглянув на часы, она предупредила:

– Имейте в виду, только до одиннадцати вечера!

– Успеем, – пообещал я.

Пока Татьяна отогревалась под душем, я взял у дежурной по этажу кипятильник, заварку и сахар. Потом мы сидели, завернувшись в одеяла и прихлебывая крепкий чай. Татьяна молчала, глядя в окно. Я не задавал никаких вопросов. В наших отношениях снова наступала весна – вторая за эту зиму, еще робкая и холодная, но тепло, идущее откуда-то изнутри, уже потихоньку прогревало душу. Честно говоря, никаких подтверждений этому у меня не было, только интуиция. Может быть, всего лишь желание ощущать это тепло.

– Ты согрелась? – спросил я и опустил свою ладонь поверх ее ладони.

– Да, – ответила она, глянув на меня с благодарностью. Ее ладонь ожила, наши пальцы сплелись между собой. – Не волнуйся.

– Если бы я знал, что ты такая упрямая, то не позволил бы тебе прыгнуть в реку… Что ты хотела мне доказать? У тебя же в глазах было написано, что ты меня искала.

– Я боялась, что ты уехал в Москву электричкой. А у меня ни телефона твоего, ни адреса.

– Сделала бы еще один запрос в «Эскорт»: «Прошу выдать мне домашний адрес человека, которого я очень хочу видеть и которого я…»

Татьяна прижала к моим губам ладонь.

– Запросами личного характера «Эскорт» не занимается.

– Значит, проблема только в «Эскорте», а не в тексте запроса? – уточнил я, целуя ее пальцы. – Текст, значит, нормальный? «Прошу выдать… адрес человека… которого я очень люблю…»

– Подожди, – шепнула она, не в силах закрыть мне рот. – Подожди немножко…

Она пристально рассматривала мое лицо. Ее глаза были обворожительно подвижны, что так взволновало меня во время нашей первой встречи в ледовом лагере Креспи.

– А ответ придет такой… – бормотал я, все больше завладевая ее рукой, целуя запястье, ложбинку на сгибе. – «На ваш запрос отвечаем, что Стас Ворохтин безумно вас любит… и ревнует вас к тому делу, в которое вы ушли с головой.. Он все время думает о вас, обожает вас, ищет встречи с вами, но натыкается лишь на холодное чувство профессионального долга, и сердце его разбивается об эту стену, и его губам так тесно в той пустоте, что разделяет вас с ним…»

Одеяло упало с ее плеч. Мои губы согревали ее плечо, шею. Она обнимала меня – еще слабо, осторожно, словно боялась меня, как парашютист высоты перед первым прыжком, но желание испытать острый восторг становилось все сильнее, непреодолимо подталкивая к последнему шагу, чтобы затем бездумно, в чувственном порыве кинуться в пропасть. Наши губы нашли друг друга; она стала кусать меня, неистово, до боли, острые ногти впились мне в плечи. Я не заметил, как мы оказались на одеяле, упавшем на пол.

Я спал, уткнувшись носом ей в шею. Наверное, недолго, так как пробуждение было легким и быстрым, и меня тотчас охватил стыд – я был мужиком, уснувшим в объятиях женщины, тем самым хрестоматийным эгоистом, которых так упрекают теоретики любви. Но Татьяна, почувствовав мое желание показать себя бодрым и, главное, «благодарным», обняла меня за плечи и крепче прижала к себе.

– Нет-нет, – прошептала она. – Не надо. Так и лежи, пожалуйста. Мне очень хорошо.

Ей нравилось, что я заснул быстро и глубоко, крепко и неудобно прижавшись к ее телу, – не все женщины, оказывается, воспринимают это как неуважение к себе. И все то время, пока я дремал, она лежала тихо, не шевелясь, боясь разбудить меня, оберегая мое естественное животное доверие к ней. И я снова замер, притворяясь спящим. Но новая попытка остановить время уже была искусственной, и Татьяна это поняла. К тому же она не могла позволить себе надолго забыть о том мире, который за окном омывался в сыром рассвете. Провела ладонью по моей щеке, зажала пальцами нос, пощекотала ресницы. Я не реагировал, терпел. Татьяна стала целовать меня, точнее, медленно водить губами по моему лицу, как делают матери, отыскивая невидимую занозу в ладошке ребенка.

– Мне пора, – шепнула она.

Я едва приоткрыл глаза.

– Пусть у тебя будет сегодня выходной.

– Нет, милый, только не сегодня. Я опоздаю в Шереметьево.

– Ну его в баню, это Шереметьево!

Она осторожно убрала руку из-под моей головы. Я продолжал лежать, глядя из-под полуприкрытых век на то, как девушка, сидя ко мне спиной, сплетает волосы в тугой клубок и скрепляет его шпильками. Казалось, что наше утреннее купание в реке было давно-давно и с него началась счастливая, наполненная любовью жизнь, и я не мог понять, почему теперь все будет по-другому, почему я лежу в холодной опустевшей постели с терпким запахом дорогих духов на подушке.