Философы, однако, склонны придираться к словам. С тех пор как Сократ потребовал, чтобы ему однозначно назвали отличительные черты добродетели, знания, смелости и подобных вещей, философы лелеют надежду остановить подобный бесконечный регресс, выявив сущность, которая станет – должна стать – его стопором: в нашем случае это первое млекопитающее. Часто в результате появляются доктрины, тонущие во множестве загадок и тайн, а философы обращаются к эссенциализму. Первым млекопитающим должно быть то млекопитающее, которое первым получило все сущностные характеристики млекопитающего. Если сущность млекопитающего определить невозможно – а эволюционная биология показывает нам, что это и впрямь невыполнимо, – эти философы оказываются в затруднительном положении. В связи с этим просто не обращайте внимания на философские требования сущности, отличительной черты, “определителя истинности”. Как правило – хоть и не всегда, – подобные требования только запускают охоту за призраками, которая может быть любопытна, но в лучшем случае приносит лишь скромные плоды.

Многим философам очень сложно отказаться от этого требования. Рациональные методы философствования, применявшиеся со времен Сократа, почти всегда предполагают необходимость определения терминов, тем самым заставляя всех участников дискуссии принять доктрину эссенциализма, пускай, как говорится, и чисто теоретически. Если отказаться от эссенциализма, некоторые из наших любимых типов доказательств окажутся практически бесполезными. Рассмотрим, к примеру, структуру аргументов, начинающихся с заведомо истинной дизъюнкции:

Но что если существует множество промежуточных случаев, в которых сложно понять, считать их А или не-А (млекопитающие или не млекопитающие, живые или неживые, сознательные или несознательные, убеждение или не убеждение, моральное или аморальное и т. д.)? Чтобы отбросить эти тревоги, нужно “провести черту”, отделяющую А от не-А, и запретить все разговоры о вроде как. В отсутствие этой четкой границы, определяющей сущность обсуждаемого предмета, доказательство просто не сконструировать. Такие доказательства блестяще работают в математике, где действительно можно проводить все нужные черты. Любое целое число действительно четно или нечетно; любое число действительно рационально или иррационально; а любой многоугольник действительно (трехсторонний) треугольник или нет. За пределами таких абстрактных сфер подобные аргументы работают не столь хорошо.

Упрямо настаивать, что первое млекопитающее должно существовать, даже если нам не под силу установить, когда и где оно существовало, – значит, предаваться истерическому реализму. Он намекает нам, что если бы мы знали достаточно, мы разглядели бы – иначе и быть не может – особое свойство млекопитающих, которое определяет сущность млекопитающих раз и навсегда. Отрицать это, как порой замечают философы, значит, путать метафизику с эпистемологией: науку о том, что (на самом деле) существует, с наукой о том, что мы можем знать о сущем. Я отвечу, что мыслителям случается свернуть не туда и спутать метафизический вопрос с (исключительно) эпистемологическим, однако в подобных случаях их ошибку следует доказывать, а не просто озвучивать.

Любопытная черта эволюции путем естественного отбора заключается в том, что она полагается на события, которые “почти никогда” не происходят. К примеру, видообразование – процесс, в ходе которого появляются новые виды, отделяющиеся от родительских видов, – происходит чрезвычайно редко, однако каждый из миллионов видов, когда-либо существовавших на этой планете, появился в результате видообразования. Каждое рождение в каждой генеалогии потенциально может привести к видообразованию, однако видообразование не происходит почти никогда – даже в одном случае на миллион. Мутация ДНК не происходит почти никогда – даже в одном случае на триллион копирований, – но эволюция зависит от нее. Более того, подавляющее большинство мутаций либо губительны, либо нейтральны; неожиданно “удачных” мутаций не случается почти никогда. Но эволюция полагается на эти редчайшие из редких событий.

Рассмотрим насос интуиции о любопытной возможности. Насколько нам известно, сейчас планету населяет лишь один вид гоминид, Homo sapiens. Допустим, через пятьдесят лет все люди, за исключением горстки счастливчиков из числа наших потомков, погибнут из-за вируса. На планете останется только две группы выживших: тысяча инуитов, живущих на острове Корнуоллис неподалеку от Гренландии, и тысяча андаманцев, живущих в полной изоляции на островах посреди Индийского океана. Две этих популяции были на протяжении тысяч лет изолированы друг от друга и выработали характерные физиологические различия в ответ на разные условия обитания, но у нас нет оснований сомневаться в стандартном предположении, что они принадлежат к нашему виду. Допустим, эти популяции останутся географически и репродуктивно изолированными друг от друга еще на десять тысяч лет и в конце концов населят планету двумя видами – это выяснится, когда они встретятся и обнаружат, что спаривание друг с другом не представляет для них интереса, а немногочисленные случайные попытки спаривания не приносят результата, что характерно для аллопатрического видообразования, при котором географическая изоляция со временем приводит к репродуктивной. Они могут задуматься: когда именно произошло видообразование? Возможно, их последний общий предок жил более тридцати тысяч лет назад, но видообразование произошло не в ту же секунду (насколько нам известно, оно не произошло до сих пор!), и все же через несколько тысяч лет может выясниться, что оно случилось в какой-то момент до воссоединения двух популяций. Произошло ли видообразование до появления земледелия или после создания интернета? Обоснованного, доказуемого ответа на этот вопрос не существует. Последний общий предок видов, или копредок, как называет его Докинз (2004), возможно, жил на этой планете тридцать тысяч лет назад, а потомки этого предка в свое время стали основателями двух разных видов, но сегодня нельзя с точностью сказать, в тот ли момент началось видообразование.

Это событие – рождение, которое могло в итоге сыграть ключевую роль в человеческой (и постчеловеческой) истории, – случилось в конкретное время в конкретном месте, но не приобрело свой особый статус, пока в этой роли его не утвердили тысячелетия последствий, которые никогда заранее не предопределены. Чтобы это рождение не стало отправной точкой видообразования, единственной группе островитян на лодке (или на самолете) достаточно совершить путешествие, которое приведет к “преждевременному” воссоединению ветвей родословного древа. Можно вообразить, что видообразование произошло в конкретный, но непостижимый момент в период между изначальной изоляцией генеалогий и итоговой демонстрацией их статуса в качестве двух отдельных видов, но как определить этот переломный момент? Вероятно, это самый ранний момент, в который – благодаря накоплению хромосомных различий между двумя генеалогиями – попытки спаривания представителей разных генеалогий перестали бы приносить потомство. Но подобные гипотетические предположения не имеют ценности.