Другим аспектом заимствования у Европы стало развитие академического ориентализма в России. Первоосновы востоковедения были заложены в петровский период под влиянием Готфрида Лейбница. Последний обратился к царю с проектом основания Академии наук, которая позволила бы России стать посредником между Европой и Китаем, к чьей философии и естествознанию Лейбниц проявлял живейший интерес. В открывшейся в 1725 году Санкт-Петербургской академии наук начали работать видные немецкие специалисты по восточным языкам, Готфрид Зигфрид Байер и Георг Якоб Керр, которые подтвердили свою репутацию публикациями и переводами источников по китайской, персидской и среднеазиатской истории. Однако петровский период в истории российского востоковедения был во многом фальстартом, поскольку ни Байер, ни Керр не оставили учеников и не оказали существенного влияния на российское общество. То же самое касалось и уже упомянутого молдавского князя Дмитрия Кантемира, умершего за год до основания Петербургской академии наук[546].

В начале правления Александра I реформа образования привела к основанию (или переоснованию) четырех университетов, в каждом из которых были устроены кафедры восточных языков. Хотя первые обладатели этих кафедр (по преимуществу немцы) не были успешными учителями, в Санкт-Петербурге и Казани в конце концов возникли серьезные востоковедческие школы. Развитие Казанской школы в 1830–1840-е годы связано с фигурой А. К. Казембека, который преподавал турецко-татарский язык с 1826 года и подготовил важных учеников, а именно В. Ф. Диттеля и И. Н. Березина[547]. Санкт-Петербургская школа испытала влияние С. С. Уварова, президента Санкт-Петербургской академии наук и российского министра просвещения в 1830–1840-е годы. Еще в свою бытность секретарем российского посольства в Вене в 1809 году, Уваров попал под влияние немецкого романтика Фридриха Шлегеля, сыгравшего важную роль в так называемом «Восточном ренессансе» начала XIX столетия[548]. Вдохновленный идеей Шлегеля о возрождении Европы посредством приобщения к восточной мудрости, Уваров находил, что из всех европейских наций Россия наилучшим образом расположена для изучения Азии, и предложил проект основания Восточной Академии с этой целью[549]. Хотя этот проект остался на бумаге, Уваров пригласил в Санкт-Петербург двух учеников Сильвестра де Сасси для преподавания восточных языков в университете. Петербургская школа востоковедения получила дополнительный импульс и от О. И. Сенковского, выпускника университета в Вильно, который вернулся из двухлетнего путешествия по Леванту в 1819–1821 годах с совершенным знанием арабского и турецкого[550].

Несмотря на существенное развитие российского востоковедения в первой половине XIX столетия, это развитие не вылилось в оформление османистики, то есть дисциплины, посвященной османскому турецкому языку и Османской империи. Турецкий преподавался непрерывно в Казанском университете Казембеком и Березиным и с некоторыми перерывами в Петербургском университете Сенковским, Джафаром Топчибашевым и Диттелем[551]. С середины 1820-х годов османский турецкий также преподавался будущим сотрудникам российской дипломатической миссии на образовательном отделении восточных языков при Азиатском департаменте Министерства иностранных дел[552]. Однако ни один из российских востоковедов первой половины XIX столетия не специализировался преимущественно в османском турецком языке, истории и политике[553]. Помимо учебников турецко-татарского языка, опубликованных Казембеком и Березиным, наиболее значительным российским трудом по Османской империи был перевод Сенковского османского описания русско-турецкой войны 1768–1774 годов[554].

Примечательно и то, что российские ориенталисты первой половины XIX столетия практически не участвовали в формировании имперской политики. Наиболее важной практической услугой, которую Сенковский, Топчибашев и Казембек оказали российскому государству, было преподавание при Азиатском департаменте Министерства иностранных дел[555]. После 1830 года их студенты начали заменять греков-фанариотов и перотов в качестве драгоманов при российской миссии в Константинополе и в консулатах. В остальном эти востоковеды не участвовали в определении российской политики в том смысле, в каком В. В. Григорьев или Н. П. Остроумов позднее влияли на имперскую политику в степном крае или в Туркестане[556]. Вот почему ориентализм в смысле взаимосвязи западного знания о Востоке и колониальной власти над ним не применим к российско-османским отношениям первой половины XIX столетия[557]. Вместо этого российские публикации о южном соседе являют много примеров ориентализма во втором смысле, в котором этот термин употреблял Саид, а именно стиля мышления, основанного на эссенциализации бинарных оппозиций между «Востоком» и «Западом», который помогал формированию европейской идентичности. Российские востоковеды способствовали этому процессу посредством освещения различных аспектов Османской империи в популярных «толстых журналах» первой половины XIX столетия.