— Они плод больного воображения тех, кто окончательно сбился с пути истинного…

Конфуцианец надеялся, что отец Пьер не разразится тирадой относительно заблудших овец. И дались католикам эти овцы! На редкость глупое животное! Почему же католики упорно называют людей, которые желают следовать собственной вере, овцами, а тех, кто должен их вразумлять, пастырями, или, иначе говоря, пастухами? По крайней мере, в Срединном царстве работа пастуха, по сравнению с остальными, требует меньше всего ума и навыков.

— …Тех, кто повернулся спиной к Риму, — закончил свою мысль отец Пьер. Или подумал, что закончил.

Вот еще одна ссылка на город, расположенный посреди одной из малозначащих варварских стран. Ему объясняли, что Рим — это город в том месте, которое называется Италией. Конфуцианец попросил рассказать ему побольше и с удивлением узнал, что Рим — всего лишь маленький городок, в Китае можно найти пять или шесть десятков городов куда больше. Когда же он сказал об этом, ему ответили, что Рим — это метафора. «Метафора для чего?» — спросил Конфуцианец и получил ответ: «Для веры». Вслед за этим последовало универсальное изречение, к которому христиане прибегают всегда, когда им нечего сказать: «Пути Господни неисповедимы». Конфуцианцы считали, что подобные туманные формулы не заслуживают даже презрения, поэтому он улыбнулся отцу Пьеру и спросил:

— Верят ли американцы в то, о чем говорится в памфлете?

Отец Пьер фыркнул, и стало ясно, что он не испытывает к американцам особо нежных чувств.

— Мне непонятно, во что верят американские протестанты. Если они вообще во что-нибудь верят. Для меня они ближе к иудеям или даже к язычникам, нежели к христианам.

Ответ озадачил Конфуцианца. Он понял лишь одно: по той или иной причине отец Пьер огорчен. И он ушел.

Двумя часами позже в Американском сеттльменте, расположенном к западу от Сучжоухэ, Конфуцианец терпеливо ждал в приемной торгового дома «Олифант и компания», который другие торговцы называли Домом Сиона. В свое время он пытался выяснить значение этого имени, и ему сказали, что Сион — это место под названием Израиль, который также упоминался в памфлете. Когда Конфуцианец стал расспрашивать про Израиль, то узнал, что он, как и Рим, маленький и его название тоже является своего рода метафорой. На сей раз он не стал выяснять, что за ней кроется.

Открылась дверь, и Конфуцианец с удивлением увидел на пороге женщину фань куэй — в длинном черном платье и каком-то чепце. Но чепец вовсе не скрывал красоту женщины, а, наоборот, подчеркивал ее, как подчеркивает ажурная тесьма элегантность шелкового платья. Обычно лица фань куэй казались Конфуцианцу гротескными из-за своих больших размеров и грубых черт, но внешность этой женщины поразила его. Она улыбнулась, и в комнате стало на мгновение светлее. Он улыбнулся в ответ и прошел следом за ней в темный и душный кабинет, заставленный мебелью сверх всякой необходимости, и с тяжелыми бархатными шторами на окнах.

Ожидая, пока глава торгового дома Джедедая Олифант повернется от окна, Конфуцианец одернул рубашку, чтобы шелк не прилипал к телу.

«И почему все фань куэй так любят таращиться в окна?» — мысленно удивлялся он.

Когда Олифант повернулся к Конфуцианцу, его потное лицо было багровым от ярости.

— Откуда вы взяли эту мерзость, эту кощунственную гнусность?

«Богохульство», «кощунственная гнусность»… Его словарь религиозных терминов неуклонно пополнялся, хотя сам он считал все эти слова эзотерической чепухой.

— Это пришло от тайпинов. Они выпускают много таких материалов, и я…

— Святотатство!

Еще одно интересное слово. Интересно, сколько синонимов у глупых фань куэй существует для обозначения…

Неожиданно толстяк разорвал памфлет на две половинки, а их — еще надвое.

Конфуцианец с удивлением смотрел на него. Неужели этот человек не понимает, что таких памфлетов, наверное, сотни тысяч? Чего он добился, разорвав одну брошюру?

— Вы, я надеюсь, понимаете, что можете попасть в ад за чтение подобной гадости, — произнес глава Дома Сиона, бросив обрывки памфлета в мусорное ведро, стоявшее возле стола.

Едва не рассмеявшись, Конфуцианец кивнул, но, прежде чем уйти от этого дурака, все же решился задать вопрос:

— Проистекают ли эти тайпинские писания из ваших религиозных верований?

Помычав, жирдяй все же признал: написанное в памфлете действительно уходит корнями в его веру, а затем по собственному почину стал рассказывать:

— Все началось с преподобного Эдвина Стивенса. Он был выпускником Йельского университета и был подхвачен волной религиозного возрождения, прокатившейся по Новой Англии в двадцатых годах. В тысяча восемьсот тридцать втором году он получил должность главы Американского общества друзей моряка в Кантоне. Первоначально его усилия были направлены на то, чтобы отвратить от разнообразных искушений английских и американских моряков, сходивших на китайский берег.

Конфуцианец подумал, что глупее времяпрепровождения не придумаешь. Несчастные моряки месяцами болтались в океане, в тесных каютах, по двадцать человек в каждой. Каким способом после долгого и тяжелого плавания можно было удержать этих парней от искушения женщинами и алкоголем? Разве что расстрелять их.

— Однако со временем Стивенс осознал, что его главной аудиторией являются китайцы — миллионы заблудших душ, ожидающих Слова Божия. Но перевести Священное Писание оказалось делом непростым. Власти ставили ему палки в колеса, пока он не нашел китайца-христианина по имени Лян, который работал печатником у шотландского протестанта Уильяма Милна…

Олифант все говорил и говорил, а Конфуцианец внимательно слушал. Вскоре картина стала ему ясна. Этот Лян, истовый буддист, перешел в христианство, видимо, лишь ради того, чтобы не потерять работу, и сделал краткое изложение американской Библии, которое затем стали распространять среди китайцев. Очевидно, один из экземпляров попал в руки Хуна Сюцюаня, лидера тайпинских мятежников. Именно здесь и брал начало его столь неординарный подход к христианству.

Конфуцианец продолжал слушать. Не веря ни единому слову из того, что проповедовала эта религия, он вместе с тем понимал, что людям хочется вырваться из монотонного круговорота жизни, хочется верить в то, что их страдания хоть чем-то оправданы и в конечном итоге они обретут облегчение. Он не мог не признать, что опий во многом предлагает почти те же самые иллюзии: возможность сбежать от повседневности, повод работать и страдать, чтобы на заработанные деньги обрести временный выход и наконец окончательное избавление от этой жизни.

Очнувшись от собственных мыслей, Конфуцианец с удивлением обнаружил, что американец все еще говорит. Неужели этот глупый жирный коротышка не понимает, как опасно торговать вразнос мечтами? Видимо, нет. Затем он поблагодарил толстяка за то, что тот уделил ему время, и поспешно удалился.

Когда Конфуцианец вышел, солнце уже палило вовсю и джонки на Сучжоухэ были готовы отчалить от берега. Он подозвал шлюпку и переправился на одну из самых больших джонок. Ему помогли подняться на борт, после чего он сел за стол и насладился изысканным обедом. Не отрываясь от закуски, состоявшей из нежных пельменей со свиным фаршем, он достал еще один экземпляр тайпинского памфлета и внимательно перечитал его. К тому времени, когда он закончил чтение, подали основное блюдо — «пьяные креветки». Необычное название блюда объяснялось тем, что живые креветки мариновались в крепком китайском вине. К этому моменту в голове Конфуцианца созрело решение. Он постучал по кастрюле с креветками, и одна из них подпрыгнула вверх. Конфуцианец поймал ее палочками для еды и стал смотреть, как она извивается.