Но ни Жак, ни Рая не испытывали особого сочувствия. Балое даже подумывал, не отомстить ли Смоличеву задним числом и не донести ли на него. Но полковник намекнул, что у него есть знакомые среди египетских чиновников, которые могли бы сделать необходимые документы. К тому же у полковника на банковском счету было около ста тысяч долларов, о которых никто не знал.

При всем недоверии к этому человеку он мог еще пригодиться. Жака прежде всего заинтересовал банковский счет: с долларами в Каире можно было получить все.

Смоличев не хотел говорить, в каком банке в Каире лежат деньги и как можно их получить. Но когда Рая и Балое усомнились, что у полковника действительно есть счет, тот достал из кармана пачку долларовых банкнот и положил на стол со словами: «Если потребуется еще, только скажите».

Тот, кто имел дело с КГБ, знает, что русская секретная служба подделывает доллары. Обычно не особенно качественно, из-за чего были даже раскрыты несколько агентов. Поэтому Рая отодвинула пачку, сомневаясь, не очередная ли это уловка Смоличева, не хочет ли он заманить их с помощью этих фальшивок в ловушку.

Но полковник заверил, что сам пользуется этими деньгами и что они могут быть абсолютно спокойны.

Конечно, Смоличев вел себя так не совсем бескорыстно. В день их неожиданной встречи он признался Рае и Жаку, что хочет бежать в Париж, а они могли бы, так как рука руку моет, помочь ему там, если он поможет организовать им поддельные документы и снабдит их деньгами.

Жак начал верить полковнику. Рая же относилась ко всему скептически и полагала, что такой мерзавец, как Смоличев, не может измениться за одну ночь и что его нужно еще проверить. Но как?

Жак и Рая решили, что нужно быть осмотрительнее. Они лишь делали вид, что доверяют русскому. Они тысячу раз обдумывали, прежде чем обменяться с ним парой фраз, и втайне пытались сами сделать документы на выезд.

Собственно, этого следовало ожидать. Утром, через два дня после их приезда в Каир в дверь постучался Абдель Азиз Зухейми и сказал, что к ним посетитель. С ними хотел поговорить Хассан, таксист, который их сюда привез.

Хассан ошарашил их. Он нашел человека, художника, который может подделать любой паспорт в мире, да так, что оригинал не отличишь от подделки. На два паспорта ему потребуется две недели и тысяча американских долларов. А он, Али, получит соответствующее вознаграждение: скажем, двадцать процентов – треть сразу и две трети после получения желаемых документов.

Балое отказался, потому что цена была слишком высокой, и поставил условие: он хотел увидеть работу «художника».

Поведение француза нисколько не обидело Хассана. Напротив, человека, бездумно отдающего такие деньги, египтяне сочли бы тряпкой, это было бы даже невежливо.

Поэтому Хассан вернулся на следующий день с пробным экземпляром и предложил следующее: восемьсот долларов для «художника» и сто пятьдесят долларов лично для него. В конце концов они сторговались за семьсот пятьдесят долларов для «художника» и сто для Хассана за посредничество.

Образец французского паспорта на имя Франсуа Брассе, родившегося седьмого октября в Гренобле и проживающего там на Рю-де-Национс, 147, выглядел столь натурально, что Жак начал сомневаться, не оригинал ли это.

Тогда Хассан повел Жака и Раю в аптеку поблизости. Витрину украшали стеклянные круглые флаконы с туалетной водой. Зал был также заставлен стеклянными ящичками и полками. Внутри не было места и для пяти покупателей.

Когда они вошли, молодой продавец духов откинул прилавок из темного дерева и проводил Жака и Раю в заднюю комнату. Там в темноте стояла изящная кушетка. Художник включил свет, и комната превратилась в фотоателье. На массивном деревянном штативе стоял старинный фотоаппарат с выдвижными мехами. Два прожектора с большими круглыми лампами накаливания и картонные ширмы, покрытые фольгой, обеспечивали освещение.

Аптекарь усадил их и бесцеремонно командовал, устанавливая нужный свет, чтобы получились фотографии на паспорт. Процедура сопровождалась громким треском и вспышкой. Балое вдруг подумал, что Смоличев не потребовал от них ни личных данных, ни фотоснимков.

Это вызывало подозрение, они с Раей решили быть внимательнее.

Безымянные постояльцы в доме Зухейми не общались между собой. За неделю пребывания в пансионе Балое узнал, что здесь живет около десяти гостей, среди них две супружеские пары. Жильцы старались не показываться друг другу на глаза, большинство даже не здоровались при случайных встречах в темных коридорах дома.

Смоличева вообще не было видно, поэтому Балое поинтересовался у Абделя Зухейми насчет видного русского мужчины из комнаты напротив. Как оказалось, хозяин досконально знал привычки своих гостей и после настойчивых расспросов ответил Жаку, что у господина с четвертого этажа привычки своеобразные: он никогда не покидает комнату днем и выходит только по вечерам. Точно в девять часов он уходит из дома и редко возвращается до полуночи. Но это Абдель Азиза нисколько не касается, поскольку гость исправно оплачивает аренду. Зухейми поинтересовался, не поссорились ли они.

Балое ответил отрицательно и сказал, что просто заинтересовался этим человеком из-за его странного поведения, а еще потому, что он похож на русского.

Абдель Азиз Зухейми театрально, как ответил бы каждый египтянин, заверил, что ничего не знает. При этом он закатил глаза и воздел руки к небу, как Мухаммед, пророк всемогущего Аллаха. Он не интересовался своими жильцами, в конце концов, все – создания Творца, даже русские, которые это все время оспаривают. Русские часто скрываются в его доме, но пока еще не было повода для жалоб.

Так Балое узнал, когда Смоличев обычно уходит из дома. Он не сомневался, что Зухейми знает о полковнике больше, чем рассказывает. Не оставалось также сомнений, что он сам и Рая тоже под наблюдением. Осторожность была обоснованной.

В тот день они как туристы осматривали достопримечательности Каира: мечеть, где, по преданиям, были захоронены мощи святых и покоилась голова внука пророка Мухаммеда – это здание находилось недалеко от их убежища, – и «Голубую» мечеть на улице Шариа-Баб-эль-Везир. Рая и Жак вернулись позже, чем обычно. Уже смеркалось, и они остановились в сторонке, не теряя из виду вход в ковровую лавку.

Светло-бирюзовое небо проглядывало сквозь серую ткань, растянутую между домами для защиты от палящего солнца. Тем временем в узких переулках разлились сумерки. Лампадки и фонарики превратили грязный город в сказочные театральные кулисы, в которых, очевидно без цели, шныряли толпы статистов. В воздухе витал почти осязаемый аромат снеди, который перебивали сладостные флюиды выпечки и терпкий запах кожи и крашеной шерсти.

Чуть позже девяти в дверях ковровой лавки появился Смоличев. Полковника едва ли можно было узнать. Издалека можно было различить, что он подстриг свои кустистые брови, и это его молодило. Кроме того, на нем был светлый льняной костюм, как у западных туристов, и соломенная шляпа, придававшая ему аристократический вид.