Дверь захлопнулась.

Еще одно хорошее напоминание. Майа прошла квартал и поднялась в студию к Эмилю. Его там не было. Отсутствие Эмиля могло бы встревожить, но, зайдя на кухню, она поняла, что он отправился поесть. Она принялась мыть и чистить студию, опрыскала помещение аэрозолем, купленным в Штутгарте, в воздухе запахло спелыми бананами. Ощутимая победа над незримым миром микробов повысила ей настроение, и Майа впервые почувствовала удовлетворение. Она снова пошла к Новаку, было уже темно и холодно. Постучала в дверь.

Ей открыл сгорбленный седой старичок в черном пиджаке. Он был однорук.

— Что вам угодно?

— Вы говорите по-английски, пан Новак?

— По обстоятельствам.

— Я ваша новая ученица. Меня зовут Майа.

— Я не беру учеников, — любезно отозвался Новак. — Завтра я уезжаю в Рим.

— Тогда я тоже поеду завтра в Рим.

Новак уставился на нее через дверную цепочку.

— «Стеклянный лабиринт», — проговорила Майа. — «Скульптурные сады», «Душа воды», «Исчезнувшие статуи».

Новак вздохнул:

— Это плохо звучит по-английски… Что же, полагаю, вам лучше войти.

Стены нижнего этажа дома Новака напоминали пчелиные соты, только деревянные: фантасмагория шестиугольных полок. Деревянные куклы на шарнирах. Стеклянная посуда. Инструменты с нарезкой. Перья. Плетеные предметы. Почтовые марки. Каменные яйца. Детские игрушки из мрамора. Авторучки и канцелярские скрепки. Скульптурные маски. Компасы и песочные часы. Медали. Пряжки от ремней. Дешевые свистки и старые игрушки. Некоторые из этих сот были забиты доверху. Были и пустые полки. Что-то вроде деревянного улья, населенного умными, летящими во времени пчелами.

Стояли рабочие столы, но сесть было негде. Пол натерт до блеска. Сверху, откуда-то с лестничной площадки, послышался сонный женский голос:

— Кто это?

— У нас гостья, — откликнулся Новак. Он полез в карман широких брюк и достал оттуда эмалированную зажигалку.

— Это глупая американская девица с короткими волосами?

— Да, она самая. — Новак щелкнул указательным пальцем по кремню зажигалки, вспыхнувшей мутным, грязноватым пламенем, и зажег шесть восковых свечей в канделябре. Они ярко загорелись, помигивая. Комната окрасилась в золотистые тона. — Дорогая, спусти нам спальный мешок, будь добра.

— Сейчас поздно. Скажи ей, чтобы она поскорее уходила.

— Она очень хорошенькая, — отозвался Новак. — Иногда хочется воспользоваться встречей с такой хорошенькой девушкой.

В молчании они ждали. Наконец вниз, по озаренной светом свечей лестнице, были спущены два черных спальных мешка, колыхающихся от надутого воздуха.

Новак уселся на мешок и жестом своей единственной руки пригласил Майю последовать его примеру. Его правая рука была ампутирована по плечо. Но похоже, ее отсутствие ему нисколько не мешало, как будто одной руки было вполне достаточно, а у остальных людей имелась лишняя. Майа опустила рюкзак на натертый пол и села на указанное место.

— Я хочу научиться фотографировать.

— Фотографировать? — удивился Новак. — Это замечательно! Такое реальное искусство, такое похожее на жизнь. Будто ты Циклоп. Глядишь в одну точку. Целых пять тысячных долей секунды.

— Я знаю, что вы можете меня научить.

— Я учил фотографировать, — не без усилия признался Новак. — Я учил людей видеть через камеру. И какой блистательный итог! Посмотрите на мое жилище! Я был фотографом девяносто лет. Девяносто! И что мы нажили тяжелым трудом, моя старуха и я? Да ничего. Эти обвалы на рынке! Девальвация! Грабительские налоги! Беззаконие и разорение. Политические катаклизмы. Эпидемии! Лопнувшие банки! Никакой стабильности! Никакого покоя. — Новак посмотрел на нее испытующе, и вдруг стало видно, что он тот еще хитрец, — оттопыренные опухшие уши, мохнатые брови, большой стариковский нос картошкой. — У нас нет собственности, нет накоплений. Мы очень старые люди, и для вас, девочка, у нас нет ничего. Вам лучше уйти, чтоб проблем не было.

— Но вы же так знамениты!

— Я пережил свою славу. Все в прошлом. Живу по инерции.

Майа оглядела гостиную. Потрясающее сочетание хаоса и абсолютного порядка. Миниатюрные вещицы подлинного искусства и китч. Музей диковинок — следы прошедших времен. Нигде ни пылинки. Кладбище музейных экспонатов.

Догорали свечи, оголяли свои восковые фитильки. Седовласый Новак, видимо, успокоился, сказав то, что давно хотел сказать.

Майа, показывая на верхнюю полку его улья, спросила:

— Там хрустальная ваза? Вот этот графин, наверху.

— Старое богемское стекло, — пояснил Новак.

— Очень красивый.

Новак негромко присвистнул. Открылась незаметная дверь, видимо в кухню, и оттуда показалась рука.

Растопыренной пятерней она сильно шлепнулась на деревянный пол. У обнаженного плеча была перистая фактура, вроде извилистых щупальцев моллюска.

Рука сгибалась и подпрыгивала, сгибалась и подпрыгивала, глухо пошлепывая по освещенным слабым светом половицам. Она извивалась, подныривала и с неимоверной скоростью добралась до Новака, нащупала прорезь в пустом плече его пиджака.

Новак покосился, чуть заметно подмигнул Майе, приподнял свою искусственную руку и осторожно взмахнул ей.

Потом левым локтем он оперся о спальник, встал и прошелся по комнате. Правая рука вытянулась, ее гладкая кожа покрылась пупырышками, уменьшилась до размера птичьей косточки. Другая рука потянулась за графином. Он дернул ею, и рука вновь приобрела нормальный размер, внутри нее послышался легкий хруст.

Он подал Майе графин. Она стала рассматривать его при свете свечи.

— Я уже как будто видела его, — проговорила она. — И даже жила внутри него. Это была Вселенная.

Новак недоуменно пожал плечами. Теперь, с рукой, прикрепленной к плечу, он мог легко пожимать плечами.

— Поэты заявляют то же самое о любой земной песчинке.

Она взглянула:

— Этот графин сделан из песка, не так ли? И линзы камеры сделаны из песка. А значит, любое явление подобно песчинке.

Новак неторопливо улыбнулся.

— Хорошая новость, — произнес он. — Вы мне нравитесь.

— Какое чудо — сохранить стеклянный лабиринт, — заметила она, повертев в руках графин. — Он казался более реальным, когда был виртуальным. — Майа вернула ему графин.

Новак привычно посмотрел на него, погладив левой рукой, правая вроде как покрылась резиновой перчаткой.

— Что же, он очень старый. Маленький фрагмент прошлой культуры. Шедевры культуры! — И он процитировал на честине: — «Созданный из мраморных изваяний, из лесных сучьев и трав, истоптанных ногами. Ты, безмолвное творение! Наши умы теряют от тебя покой и равновесие, словно от вечности. Ты ледяной стих! Когда это поколение сойдет в могилу, на твою долю останутся трудности множества других людей. Друг человечества! Ты скажешь нам: „Красота — это правда, а правда — это красота“. Мы не знаем иного, и нам не нужно знать больше».