Тем временем Вонетта уже въехала на «Харлее» на луг. Золотистая трава перед мотоциклом раздавалась в обе стороны, как вода перед носом корабля.

Дилан пристально всмотрелся в Шеперда.

– Мы должны выметаться отсюда, Шеп, и быстро. Должны вернуться в мотель, к Джилли, но только в том случае, если с нами не произойдет того, что случилось с мухой и ученым.

– Сентиментально-кровавое.

– Именно так. Мы не хотим сентиментально-кровавого исхода.

– Сентиментально-кровавое – это плохо.

– Сентиментально-кровавое – очень плохо, согласен с тобой.

Сдвинув брови, Шеп произнес очень серьезным тоном: «Это не фильм мистера Дэвида Кроненберга».

– Нет, не фильм, – кивнул Дилан, довольный тем, что у них получился содержательный разговор. – Но что это значит, Шеп? Означают ли твои слова, что совместное возвращение в мотель не чревато для нас неприятностями?

– Здесьтам, – Шеп вновь соединил два слова в одно.

Вонетта Бизли проехала уже половину луга.

– Здесьтам, – повторил Шеп. – Здесь – там, там – здесь, и все – едино, если ты знаешь, как складывать.

– Складывать? Складывать что?

– Складывать здесь и там, одно место в другое, здесьтам.

– Мы говорим не о телепортации, не так ли?

– Это не фильм мистера Дэвида Кроненберга, – снова напомнил Шеп, из чего Дилан сделал вывод, что процесс перемещения – не телепортация в том виде, в каком она присутствовала в фильме «Муха», а потому смешение атомов им не грозит.

Поднявшись с колена в полный рост, Дилан положил руки на плечи Шепу. И собрался нырнуть с братом в портал.

Но прежде чем они успели шевельнуться, портал надвинулся на них. Стоя лицом к Шепу, Дилан также стоял лицом и к магическому порталу, когда образ Джилли в ванной номера мотеля резко сложился, словно бумажная фигурка, созданная мастером оригами[34], словно обертка конфеты под пальцами, из которой дети-шутники вытащили саму конфету, сложился перед ними, вокруг них, вобрал их в себя и утянул из Калифорнии.

Наполовину обезумев от тревоги, Джилли едва совсем не лишилась рассудка, когда по сверкающему тоннелю, в который она смотрела, от центра пошли трещины, по которым он и сложился. И хотя она подумала, что красный тоннель складывается внутри себя, одновременно он надвинулся на нее, заставив отступить на шаг.

Теперь на месте тоннеля она видела перемещающиеся геометрические рисунки красного и черного, совсем как в детском калейдоскопе, да только эти рисунки были трехмерными и менялись не скачками, а непрерывно. Она испугалась, что упадет в них, навечно там зависнет, словно астронавт в невесомости.

Собственно, ее глаза не могли в полной мере увидеть ту удивительную структуру, что возникла в стене, а может, ее мозг оказался неспособным проанализировать информацию, поступающую от зрительных нервов. Она видела перед собой «реальную картинку», но бесконечно странную и сложную, настолько сложную, что мозг просто отказывался анализировать ее сложность. Джилли уже становилось ясно, что «картинка» эта имеет не три, а большее число измерений, и она не могла воспринять их все, хотя едва слышный панический голос интуиции насчитал сначала пять, потом семь и наконец перестал считать, поскольку она отказалась его слушать.

Практически сразу новые цвета ворвались в красно-черный калейдоскоп: синева летнего неба, желтизна пляжей и созревшей пшеницы. Среди бесчисленных тысяч плиток, образующих постоянно трансформирующуюся мозаику, красных и черных становилось все меньше, синих и желтых – прибывало. Она подумала, что видит, потом поняла, что видит, наконец постаралась не видеть фрагменты человеческих тел, распределенных по всей площади калейдоскопа; вот широко раскрытый глаз, вот палец, ухо, прямо-таки портрет на цветном стекле, разбитый и подхваченный вихрем. Ей показалось, что она заметила зубастую пасть Злого Койота, потом клочок знакомой сине-желтой гавайской рубашки, другой клочок.

И через пять, может, шесть секунд с того момента, как тоннель начал складываться, сворачиваться, Дилан и Шеп развернулись в ванной перед Джилли, целые и невредимые. А за их спинами, там, где был тоннель, Джилли видела обычную стену.

С явным облегчением Дилан шумно выдохнул и произнес что-то вроде: «И ничего сентиментально-кровавого».

– Шеп грязный, – заявил Шеп.

– Сукин ты сын! – воскликнула Джилли и кулачком стукнула Дилана в грудь.

Со всей силы, но Дилан был таким большим, что даже не шелохнулся, не то чтобы его отбросило на стену, как надеялась Джилли.

– Ты что, – запротестовал Дилан.

– Время принять душ, – проронил Шеп, опустив голову.

– Сукин ты сын, – повторила Джилли и вновь ударила Дилана.

– Да что с тобой?

– Ты сказал, что не пойдешь туда, – сердито напомнила она, сопровождая свои слова третьим ударом.

– Ой! Слушай, я же и не собирался идти.

– Но пошел, – обвинила она его и опять замахнулась.

Одной рукой, огромной, как перчатка кэтчера[35], он ухватил ее запястье.

– Пошел, да, так уж вышло, но я действительно не собирался туда идти.

– Шеп грязный. Время принять душ, – терпеливо, но настойчиво напомнил Шеп.

– Ты сказал мне, что не пойдешь, но ушел и оставил меня одну!

Она не знала, как Дилану удалось поймать и вторую ее руку. Крепко держа их за запястья, он ответил:

– Я вернулся, мы оба вернулись, все в порядке.

– Я же не могла знать, вернетесь вы или нет. Вы могли не вернуться или вернуться мертвыми!

– Я должен был вернуться живым, – заверил он ее, – чтобы дать тебе шанс убить меня.

– Не надо с этим шутить, – она попыталась вырваться, но не смогла. – Отпусти меня, мерзавец.

– Ты собираешься вновь ударить меня?

– Если не отпустишь, разорву на куски, клянусь.

– Время принять душ.

Дилан разжал пальцы, но руки опускать не стал, чтобы перехватить ее новые удары.

– Ты такая сердитая.

– Ты чертовски прав, я сердитая. – Она дрожала от злости, ее трясло от страха. – Ты сказал, что не пойдешь туда, но все равно пошел, и я осталась одна. – Тут Джилли поняла, что дрожит больше от облегчения, чем от злости или страха. – И где ты побывал?

– В Калифорнии.

– Что значит «в Калифорнии»?