Итак, в процессе эволюции у людей развились способности не только к торговле, но и к повторяющимся сделкам с известными им партнерами и к умению контролировать взаимную ответственность[372]. Поначалу антропологи расходились в отношении методов интерпретации экономических процессов в обществах до появления массовых рынков. Одни настаивали на применении стандартных инструментов экономической теории, другие подчеркивали решающее значение таких факторов, как повторяемость взаимодействия, социальное инвестирование и многократное подтверждение доверия, то есть всего, что можно назвать «встроенной торговлей» (embedded trade), для которой перечисленные социальные факторы важны не меньше, чем прямая выгода[373]. Эти антропологи были правы, подчеркивая, что торговля в малых сообществах редко бывает торговлей, так сказать, в чистом виде. Но они заблуждались, полагая, что соображения относительно добросовестности и репутации, которые люди автоматически учитывают, оценивая сделку, устанавливались произвольно как нормы «культуры». Это мнение, конечно же, лишено оснований. Люди могут усвоить местные нормы, потому что подспудные принципы выбора партнера, оценки репутации и справедливости являются частью нашей сформировавшейся самообучающейся системы. Они определяют свойственную только людям и доступную любому из нас психологию обмена. Наш разум делает торговлю возможной, регулируя ее в соответствии со всем спектром моральных чувств и мотиваций, включая благодарность, расположение, зависть, неприязнь и возмущение эксплуатацией.

Психология социального обмена позволяет нам участвовать в сложных формах совместной деятельности, далеко выходящих за пределы общинной дележки или торговли между индивидуальными партнерами. Например, многие ресурсы в мире считаются общими, и хотя это блага, порождающие конкуренцию (чем больше кто-то ими пользуется, тем меньше достается остальным), однако доступ к ним не ограничивается. Пример такого общего ресурса – вода в реке. Все фермеры могут брать какое-то количество воды для полива своих полей, но если один возьмет слишком много, остальные пострадают. Воду весьма трудно превратить в частное, не являющееся общедоступным достояние. Как лишить кого-то доступа к ней? Любой, кто окажется поблизости от реки, может зачерпнуть для себя ведро. Другой пример – охотничьи угодья. Если одни охотники будут слишком интенсивно их использовать, всем остальным достанется значительно меньше. Опять-таки трудно заставить людей не охотиться – каждый, у кого есть ружье, может пойти охотиться.

В английском языке экономические термины «община», «общие ресурсы» произошли от названия общих пастбищ (commons) в английских деревнях, на которых все жители могли пасти скот. Такая практика создавала риск чрезмерного выпаса, когда люди, стремясь извлечь выгоду из бесплатного ресурса, надолго лишали остальных возможности им пользоваться. За пределами круга экономистов термин «трагедия общих ресурсов» сделал популярным Гаррет Хардин, который утверждал, что при использовании общих ресурсов неизбежно возникает эгоистическая сверхэксплуатация[374]. Со временем все общие ресурсы подвергаются сверхэксплуатации ради краткосрочной личной выгоды, что приводит к долговременным коллективным потерям. Идея пользовалась успехом в экономической теории, на ней строились всевозможные формальные модели вероятности и скорости исчерпания ресурсов[375]. Этот аргумент вошел и в политические дискуссии, убедив многих, что избежать трагедии сверхэксплуатации и опустошения можно только с помощью приватизации либо государственного контроля.

Однако начиная с 1980-х гг. многие социологи стали отмечать, что эти трагедии, похоже, не происходят, или по крайней мере они не столь неизбежны, как предсказывает модель Хардина. Во многих случаях люди управляли общими ресурсами на протяжении десятков и даже сотен лет, не допуская или почти не допуская сверхэксплуатации. Как они это делали? Поскольку известные модели не давали ответа на вопрос, а детальные исторические и этнографические сведения отсутствовали, многие экономисты надолго отложили эту проблему. В числе исключений оказалась Элинор Остром и ее коллеги, изучавшие и документировавшие опыт обращения с оросительными системами и рыболовными угодьями и попытавшиеся сделать вывод из успешных, а также порой и неудачных случаев управления общими ресурсами[376]. Экономическая история дала возможность провести натурный эксперимент, поскольку люди веками и в самых разных местах использовали все виды организационных механизмов, но, похоже, лишь некоторые из них привели к успешным и устойчивым системам. Для этого требовались правила, которые ограничивали пользователей, а какие виды правил могут реально работать в течение долгого времени?

Одно из условий – правила должны четко определять состав пользователей, тех, кто имеет право на ресурс. В некоторых случаях это не очень просто. Рыбаки, живущие на небольшом изолированном участке побережья, возможно, и представляют собой такой естественный набор пользователей местных рыбных богатств, но как распространить это правило на суда, ведущие промысел в открытом море? Естественными пользователями водного бассейна являются фермеры, чье хозяйство зависит от орошения, но ситуация может измениться с переходом к ничем не связанной с конкретной местностью индустриальной экономике, предприятиям которой также необходима вода. Однако самое важное условие успеха заключается в эффективном надзоре за тем, как люди используют ресурс. В частности, за расходованием общего ресурса должны следить если не сами пользователи, то по крайней мере должностные лица, подотчетные непосредственно пользователям[377].

На примере общего достояния видно, как наша психология обмена справляется с проблемой увеличения производства, выходящего далеко за рамки малых обществ, в которых она возникла. Психология собственности обеспечивает нас интуитивным критерием, ограничивающим использование общего достояния конкретной группой лиц. Общение и память позволяют нам получить информацию о поведении других пользователей. Способность распознавать обманщиков позволяет останавливать, а иногда и наказывать тех, кто слишком рьяно использует ресурсы. Ожидание того, что в будущем предстоит иметь дело с одними и теми же лицами, нейтрализует искушение быстро и интенсивно использовать ресурсы только для себя. Продуманная система штрафов позволяет пользователям поддерживать честное сотрудничество, не прибегая к дорогостоящему принуждению. Таким образом, психология обмена в малых сообществах помогает нам управлять расходом речной воды или использованием рыбных угодий. Но что происходит, когда размах торговли возрастает настолько, что охватывает целую страну или весь мир?

Самая масштабная область сотрудничества нам не видна или просто не воспринимается нами как форма сотрудничества. Конечно же, я говорю о рыночных сделках. За год каждый из нас, вероятно, совершает тысячи подобных обменов. Сами по себе они не невидимы, однако нам трудно разглядеть, в какой мере торговля является формой сотрудничества. Мы признаем, что торговля – самый мирный и эффективный способ получить товары от других людей, ведь как ни крути, то, что невозможно купить, пришлось бы выпрашивать, одалживать или красть. Рыночный обмен представляет собой форму сотрудничества, потому что сделки взаимовыгодны. Любой учебник экономики для начинающих на первых же страницах объясняет нам, что сделка происходит в том случае, когда пекарь предпочитает получить за хлеб деньги (иначе он просто бы оставлял его себе), а покупатели предпочитают за деньги получить хлеб (иначе бы они не расстались с деньгами). Обмен выгоден обеим сторонам, так как они получают больше, чем имели до этого.