class="p1">И она высунулась из кареты, приказывая вознице, чтобы в первой лучшей гостинице остановились на отдых.

Немец, помогая ей выйти из кареты, заметил, что была мрачной, обеспокоенной, но вместе остывшей.

Не имел уже нужды тянуть дольше. Он сам напросился с ней в приготовленную комнату.

– Скажи мне ещё что-нибудь о той Гоймовой, – начала она сразу, настаивая. – Мне кажется, что ты хочешь пощадить меня, а я ко всему издавна была и есть готова. То, что встретило Хаугвитцеву Кёнигсмарк, ждёт и княгиню Цешинскую. Что говорят о ней?

– Слава Богу, – прервал немец, – что вы приготовлены. Действительно, говорят, что король, сильно ей занят, что хочет отобрать её у Гойма и предназначил на это значительную сумму.

– Готов корону потерять, – вырвалось у княгини, – будет не на что купить новые пушки, столько их потеряв, но фантазии должен угодить.

– Не знаю только, согласится ли он на то условие, которое поставила ему Гойм, потому что требует, чтобы дал письменное обещание, что если королева умрёт, он женится на ней.

– Ну да! – резко вырвалось из уст прекрасной Уршулы. – Думаете, что он не подпишет? Он готов дьяволу отдать душу по договору, а не уступит. Через несколько месяцев прикажет отобрать письмо и её, как нас, выпроводит.

Витке дал ей остыть.

– Это, верно, всё, что ты имел мне донести? – начала Уршула.

– Пожалуй, с тем, что некоторые утверждают, будто король уже этот договор подписал.

Княгиня побледнела, но тут же превозмогла себя. Минутку подумала.

– Я всегда предпочитаю, – вырвалось у неё, – не заблуждаться напрасно, а советоваться заранее, как исправить плохое.

Она говорила это дрожащим голосом, видно было, что до сих пор заблуждалась ещё, а теперь измерила всю глубину своего падения. И она была почти как королева и она мерила корону, а теперь…

Лицо её побледнело, из глаз покатились слёзы, но затем их пришёл осушать гнев.

О! Если бы она могла отомстить! Увы! Август был слишком сильный, даже если бы его с трона столкнули. Витке, всё ещё жалея её, следил за каждым её движением.

– Графиня Аврора, – сказал он, выждав, – которая к вам расположена, велела вам посоветовать, чтобы королю упрёков не делали, не старались даже попасть к нему, чтобы пробовать затронуть его сердце.

– Сердце, – промурчала прекрасная Уршула, – затронуть сердце, которого он не имеет… с Господом Богом так же обошёлся, как с нами, бросил лютеранского, а пристал под команду папского, и над обоими, по-видимому, насмехается. Но придёт месть Божья!

Витке дал знак, чтобы остановилась, боялся, как бы их не подслушали, а теперь и слуг нужно было опасаться.

– А! – воскликнула Уршула, недолго раздумывая. – Пойду по совету Авроры, в ней я имею самый лучший пример. Что тут напрасно гневаться и метаться. Я хотела бы с ним хоть попрощаться, хоть услышать из его уст…

– Верьте мне, пани, что это излишне, – ответил немец, – вскоре Гойм займёт дворец, который он думает построить для неё поблизости от замка, весь свет будет знать о том, и король, когда расстанетесь без упрёков, будет благодарен. Не раздражайте его.

Княгиня Цешинская пожала плечами.

– В Дрездене я жить не хочу, – вырвалось у неё, – там достаточно Авроры, Хаугвитцевой, Спигловой, мне не пристало. Найду себе где-нибудь приют.

Утомлённая, она упала на стул и снова начала плакать.

Она рассчитывала на своих приятелей, ещё вчера у неё был выбор из них, падали перед ней, все, теперь… искала напрасно. Ни на Пфлуга, ни на Фюрстенберга много рассчитывать не могла.

В Польше, за исключением примаса и Товианьских, все указывали на неё пальцем, как Горский, и уходили от неё… У неё было своё княжество, владения в Лужицах, драгоценности, немного денег; в этих несчастных богатствах она должна была искать то, что бы заменило друзей.

Она была уверена в расположении ксендза Радзиёвского, он скрывал огромное нерасположение к королю, следовало с ним объединиться… это не подлежало сомнению. Она была уверена, что известие о её падении, о новой фаворитке уже широко должны были разойтись.

– Грондская, – сказала она, обращаясь к старой служанке, – прикажи покормить коней и пусть подумают о дальнейшем удобном путешествии.

Витке поглядел на неё.

– Вы к примасу едете, княгиня? – пробормотал он.

– А куда же мне деваться? – рассмеялась она горько. – Хоть пожалуюсь как ребёнок, он меня пожалеет.

Беседа с немцем ещё продолжалась, когда Грондская вернулась из конюшни с каким-то смехом на устах. Он объявлял, что с ней что-то случиться. У двери слышался весёлый говор.

– Что же ты там такого весёлого нашла? – спросила Уршула, неприятно задетая несвоевременной весёлостью.

Грондская махнула рукой и ответила одним словом:

– Пуциата!

На лице княгини расцвела улыбка, но презрительная.

Этот Пуциата, шляхтич достаточно богатый, но из имени и рода предъявляющий себе права на митру ксендза, очень давно влюблённый в прекрасную Уршулу без всякой надежды, без взаимности, без каких-либо поблажек за верную службу, продолжал настойчиво крутиться возле Любомирской.

Прекрасная Уршула порой гневалась на него за настойчивость, но в некоторых делах часто им пользовалась.

Пуциата, можно было сказать, провёл жизнь на придворной службе около неё. Должно быть, представлял себе, что когда-нибудь, уставшая, она подаст ему руку… когда ничего лучшего на найдёт.

Было слышно усердное вытирание ног, звенящие шпоры, кашель; дверь отворилась и вбежал мужчина высокого роста, не страшный, не красивый, но смелый, живой и смеющийся, прежде чем было, над чем рассмеяться, всегда в хорошем настроении, весёлый, с волосами, задранными наверх, и подбежал к ручкам княгини, схватил их, несмотря на то, что она вырывалась, и начал кричать:

– Наконец-то я поймал вас, ваша княжеская милость! Ага!

– А что же такое срочное пригнало ко мне?

Пуциата положил руку на сердце.

– Нужно ли в сотый раз говорить? – сказал он. – Первая и принципиальная вещь – это то, то, что я затосковал, а во-вторых, может, имею, что донести.

Говоря это, он обернулся, огляделся и замолчал. Витке на цыпочках вышел из комнаты. Неподалёку стояла Грондская. Пуциата покручивал длинные, очень ухоженные усы.

– Ну что, милостивая княгиня! – сказал он. – Не говорил ли я, что он предаст, и что панская любовь на пёстром коне ездит.

– И ты думал, что я этого не знала? – рассмеялась княгиня. – Ох! Так же хорошо, как и вы! – она на мгновение замолчала. – Думаешь, что теперь слезами буду заливаться?

– Нет! Ну так вам лучше! – выкрикнул Пуциата. – Но знаете, ваша княжеская светлость, что же случилось?

– Мне кажется, – шепнула Уршула.

– Ведь рассказывают такие истории… как о королеве Бяналуте, – добавил Пуциата. – Тогда та пани должна быть сиреной красоты, какой глаза людей не видели. Муж