Шрифт:
Интервал:
Закладка:
– Только это. Прямо сейчас.
Валландер ждал. В дверях появилась Анн-Бритт Хёглунд. Ханссон, по-видимому, понял, что Валландеру хотелось бы видеть именно ее. Она молча показала на чашку кофе и ушла.
– Ответ неожиданный, – послышался в трубке голос Мартинссона. – Она говорит, что у Эденгренов дачи не только в Испании и Франции, но и дом на Бернсё.
– Отлично, – сказал Валландер. – Теперь кое-что проясняется.
– Более того, – продолжил Мартинссон. – Лена Норман и другие – Буге и Хильстрём – тоже туда ездили.
– Я знаю, кто еще там бывал, – сказал Валландер.
– Кто?
– Сведберг. Между девятнадцатым и двадцать вторым июля.
– Черт! Как ты это выяснил?
– Узнаешь, когда появишься.
Валландер положил трубку. В кабинете вновь появилась Анн-Бритт и сразу поняла – что-то произошло.
Валландер был прав – Анн-Бритт в свое время просто не подумала про шкаф в подвале. Он даже ощутил нечто вроде торжества – она не подумала, а он подумал. Он всегда считал Анн-Бритт образцовым полицейским, но и она, оказывается, может ошибаться.
Они коротко обсудили ситуацию. Иса Эденгрен исчезла. Валландер настаивал, что сейчас главнее всего – ее найти.
Анн– Бритт пыталась вытянуть из него, какого именно сценария он опасается. Но он и сам не знал. Иса должна была быть в национальном парке вместе с убитыми. Потом она пытается совершить самоубийство, и они так и не знают, что явилось его мотивом. И вот теперь – побег из больницы.
– Есть и еще одна возможность, – сказала Анн-Бритт. – Маловероятная и еще менее приятная. О ней даже думать не хочется.
Валландер понял.
– Ты думаешь, это могла быть Иса? Что это Иса расстреляла своих друзей? Мне тоже приходила в голову эта мысль. Но девочка была в этот день больна, чему есть свидетели.
– Если ребят убили именно в этот день, – сказала Анн-Бритт. – А мы этого пока не знаем.
Она права.
– Что же, значит, есть еще одна причина найти ее как можно быстрей. И не забывай про неизвестного, звонившего в больницу и назвавшегося Лундбергом.
Она вышла – звонить Буге и Хильстрём. К тому же надо было срочно найти остальных ребят, тех, которых они видели на снимке у Сведберга. Валландер несколько раз напомнил ей, чтобы она не забывала про островок под названием Бернсё в Эстергётландских шхерах. Не успела она уйти, позвонил Нюберг. Валландер почему-то решил, что они нашли место, где убийца прятал трупы.
– Пока нет, – сказал Нюберг. – Слишком ты быстрый. Мы еще с этим повозимся. Я вообще-то звоню по другому поводу. Пришло заключение насчет того ружья у Сведберга.
Валландер придвинул блокнот.
– Они хорошо там работают, в отделе учета и регистрации оружия. Ружье, из которого убили Сведберга, украдено два года назад в Людвике.
– В Людвике?
– Заявление о краже поступило в полицию Люд-вики девятнадцатого февраля девяносто четвертого года. Заявитель – некий Ханс-Оке Хаммарлунд, а принял полицейский по имени Вестер. Хаммарлунд хранил оружие по всем правилам, под замком. Восемнадцатого февраля он находился по делам в Фа-луне – он, как указано в заявлении, частный предприниматель, имеет отношение к энергоснабжению. Увлекается охотой. В ночь на девятнадцатое февраля кто-то проник в его дом. Жена спала и ничего не слышала. Вернувшись из Фалуна на следующий день, он обнаружил пропажу ружья и сразу заявил в полицию. Охотничье ружье фирмы «Ламберт-Барон», испанского производства. Номер сходится. Ни ружье, ни другое оружие, как сам понимаешь, так и не нашли. И взломщика тоже. Даже подозреваемых не было.
– А было и другое оружие?
– Вор, как ни странно, не тронул дорогущий штуцер на лося, зато прихватил два пистолета. Точнее, револьвер и пистолет. Какой марки, неизвестно. Вестер написал, по-моему, довольно скверный рапорт по краже. Из него, например, совершенно неясно, как вор проник в дом. Ты, я думаю, понимаешь, какой из всего этого можно сделать вывод.
– Ты намекаешь, что в парке стреляли из этих пистолетов? Это надо выяснить как можно скорее.
– Людвика находится в Даларне, – сказал Нюберг. – Отсюда довольно далеко. Но оружие, понятно, может вынырнуть где угодно.
– Вряд ли Сведберг украл ружье, из которого его потом убили.
– Когда дело касается краж оружия, прямых закономерностей нет. Оружие крадут, продают, используют, потом опять продают. Может быть, ружье, прежде чем оказалось в квартире Сведберга, сменило много владельцев.
– Как бы там ни было, это очень важно, – сказал Валландер. – А то мы словно в тумане.
– Здесь чудесная погода, – сообщил Нюберг, – а вот рыскать в поисках трупохранилища довольно противно.
– Уйдешь на пенсию и забудешь, – утешил его Валландер. – И ты забудешь, и я забуду, и все, кто в этом копается.
Нюберг пообещал сейчас же заняться идентификацией оружия и патронов. Валландер склонился над блокнотом, чтобы попытаться подвести для себя какие-то итоги, но телефон зазвонил снова. Это был доктор Йоранссон.
– Вы не пришли на прием, – сказал он с упреком.
– Прошу извинения, – сказал Валландер, – хотя, собственно, извинений мне нет.
– Я понимаю, что вы очень заняты. Какие-то жуткие вещи происходят. Неохота открывать газету. Я несколько лет работал в больнице в Далласе. «Истадская смесь» все больше напоминает техасские газеты.
– Мы работаем сутками, – сказал Валландер. – Это неизбежно.
– И все равно вам надо заняться здоровьем. Нелеченый диабет в сочетании с высоким давлением – с этим шутить не стоит.
Валландер рассказал, как ему ночью измеряли сахар крови.
– Это только подтверждает мои опасения. Вас надо тщательнейшим образом обследовать. Печень, почки, функция поджелудочной железы… С этим тянуть нельзя.
Валландер понял, что улизнуть не удастся. Он пообещал явиться на следующий день натощак и принести утреннюю мочу.
– У вас, конечно, нет времени прийти и взять специальную пробирку для мочи, – сказал Йоранссон.
Валландер положил трубку и отодвинул блокнот. Он, конечно, здорово запустил себя за все эти годы. Собственно, началось это тогда, когда Мона потребовала развода и ушла. Скоро уже семь лет. Она во всем виновата, подумал он, но тут же отогнал эту мысль. Вина его и больше ничья.
Он поднялся и подошел к окну. Яркий, солнечный августовский день. Йоранссон прав. Он должен заняться собой всерьез. Он обязан прожить еще как минимум десять лет. Почему ему в голову пришел именно этот срок – десять лет, объяснить он бы не сумел.