Франц бросил взгляд на сейф друга. Опечатан тот не был, значит, явится, иначе на столе лежала бы табличка, изготовленная из куска картона с надписью: «Строго секретно. До прочтения не сжигай! Опечатай мой сейф и спокойно иди домой».

И действительно, открылась дверь, Казик вошел и плюхнулся на стул.

— Давно ждешь? — спросил он Франца.

— Только зашел, — ответил тот.

— Что принес в клюве?

— Кое-что выходил. Кульчицкого видел.

— Это тот старый, лысый, толстый, из-за которого Федя получил штрафные очки от патрона?

— От кого-кого? — не понял Франц.

— Шефа будем называть только патроном. Для конспирации, — разъяснил Казик.

— Принято, — улыбнулся Франц. — Только он не старый и не толстый. Лысый, да. Он мне показал свою фотографию до ареста и пребывания в Воркуте. Шевелюра отменная у него была. Там, говорит, ее и оставил, как рваную рубашку. С собой взял только то, что внутри было. Память, там, порядочность. Всякие, смеется, мелочи.

— Ты с альбомом ходил?

— Да. Вот он, — и Франц вытащил из портфеля фолиант средних размеров. — Представь себе, он узнал…

— Панцингера?

— С этим все было в порядке. Он же его и по фамилии почти называл. По альбому с первого взгляда. Моментально. Помнишь, как рассказывали анекдоты в психбольнице. По номерам. Номер пять. И все смеются. Зачем что-то говорить? Под номером пять чья рожа на фотографии?

— Ах, ах, ах, — закудахтал шутовски Казик, — Фрица Панцингера. Раскрываем, смотрим, узнаем. Точно.

С фото под номером пять на них через очки в тонкой оправе взирал оберфюрер ОС, внешне похожий на пастора.

— В монастыре прятался. Рядом итальянская граница. Чего ждал? Вероятно, дрожал мелкой собачьей дрожью. Ждал проводника, который поведет. А дождался наших. Интересно было бы встретиться с ним. Потолковать, помотать, — задумчиво сказал Франц. — Он бы нам рассказал о проделках Зарса и ему подобных.

— Не скажи. Это же мелочишка для начальника СД всей Прибалтики. К тому же у нас руки коротки. Всех деятелей его ранга уже выпустили в 1955–1956 годах. Аденауэр не зря старался, и они попивают пиво у себя дома. Так что испроси у патрона деньги на проезд, в том числе на метро в Москве до вокзала, и махни в Бонн. Хочешь, я Феде подкину эту идейку? С вашим-то парижским опытом…

— Не надо новых драм, Казик. Не надо. Актеры устали, по командировочным перерасходам, — в тон другу ответил Франц. — Аллах с ним, с этим пятым номером. Интересней номер 34, — и он раскрыл нужный лист альбома.

— Кульчицкий опознал Пуриньша? — бросив взгляд на снимок, встрепетнулся Казик. — Фантастика!

— Неуверенно, с моей подсказкой, я на фотографии человек пять пальцем тыкал. Но да, представь себе, узнал. Из трех десятков гестаповских субъектов-латышей нашей коллекции. Это что-то значит. Вообще-то он и видел его мельком, когда его отловили в соседнем монастыре, он говорил по-русски, помощи Кульчицкого не понадобилось. Везли его в другой машине. Все внимание было отдано пятому номеру. Кульчицкий ехал с ним, переводил, все были радостны, болтали. Такой улов! Щука и угорь, как назвал их Кульчицкий. Где-то остановились переночевать. Все внимание номеру 5. Пуриньша, если это был он, устроили кое-как. Он и отблагодарил. Смылся. Уполз угрем.

— Обидно. По каким признакам он его опознал? — спросил Казик.

— Пробор, ломаная линия бровей, прищуренные глаза, но это по шкале от вероятного до возможного. Все-таки пятнадцать лет прошло, — покачал головой Франц.

— Вот с ним интересно было бы поговорить. Где он затаился, сволочь?

— На восток он с австро-итальянской границы вряд ли побежал. Скорее, в ином направлении. Сменил фамилию и сидит где-то тихо как мышка. А может, и не менял. Чего ему бояться? В конце концов, он не военный преступник. На Западе ему ничего не светит плохого.

— Ясно одно: во время войны старший компаньон Зарса не погиб. Во-первых, данных о гибели не имеется, во-вторых, после войны его, по всей видимости, видели. Так? — резюмировал Франц.

— Да. С пробором и характерной линией бровей, — кивнул Казик.

— Не издевайся. Запросим Москву, что-нибудь да и подтвердят официально, — сказал Франц.

— Такие фокусы с побегами заносят в анналы памятных дат с небольшой охотой. И где ты теперь отыщешь следы? Это не вахтенный журнал. Было коротенькое донесение, писанное карандашом. Вот если узнать фамилии офицеров, задерживавших его, и посмотреть в их личных делах, какие взыскания повесили им за разгильдяйство, повлекшее побег в тот май сорок пятого. Дело другое.

— А что? Идея! Пусть Кульчицкий напряжется и вспомнит фамилии. Поищем, — воодушевился франц. Затем голосом Феди добавил: — А что это даст? — и ответил: — Нам надо раскрывать подвиги двух наших альпинистов в связке Зарса и Пуриньша по войне. Пока что. А так, оба эти видения Кульчицкого больше годятся для экзотики. Монастыри, колокола, монахи, эсэсовцы. Их там, видать, полно было. Нас это вперед не двигает.

— Ну-ну, не отсекай. Каждому фрукту свое время, каждой картинке своя рамка. Если это был-таки Пуриньш, то, как ты говоришь, видение его в рясе нам еще пригодится. Может, Зарс ему тонзуру выбривал, а? Кстати, ты его допрашивал о визитке, найденной в вещах дяди Карла? — спросил Казик.

— Нет еще. На днях сделаю.

— Что так? Специально тянешь?

— Тяну. Пытаюсь найти камушки поувесистее. Если уж бросить в его огород, так со смыслом. Что ему одна визитка, даже с его дописками и приписками? Он их десятками раздавал. Они для него, как помет голубиный — везде оставляют его птички.

— Не скажи. Не прибедняйся, Франц. Визитка — улика крепкая. Ею ты ударишь в солнечное сплетение. Подумай сам, пути-дороги двух человек в мире пересеклись у третьего.

— У Антонии по всей видимости?

— Ну, дорогой, ты как Федор, то есть Фома неверующий, — стал раздражаться Казик. — Я бы только не брал у него эти чертовы образцы. Заподозрит и подготовится к отпору. Если не уверен в успехе, то давай вдвоем на него насядем.

— Да я сделаю это. Только послезавтра. Ты вот послушай, каким камнем я обзавелся. Я сегодня нанес повторный визит Лидумсу. Помнишь, бухгалтеру с фирмы пива Лерха, где Зарса устроили? Он мне позвонил с утра, сказал, что есть разговор. Дядька любит таинственность. Я помчался к нему. Встретились в кафе, как заговорщики. Он и говорит, что после той нашей встречи увидел на улице старого сослуживца по фирме, Петерсона. Разговорились. О чем? Новостях, кто умер, кто жив, кто где работает. В общем, как принято. Этот Петерсон и заявляет, что наш милый Зарс посажен. Начались ахи, охи, как, за что и прочее. Как заявил Лидумс, то Петерсон мужик правильный, его сын всю войну в латышской дивизии провоевал, за оборону Москвы орден получил. Сам старик жил тихо, продолжал в фирме работать, сейчас тоже пенсионер. Так вот, Петерсон обмолвился, что Зарс при всех властях как сыр в масле катался, при немцах, мол, в Германию как большой господин ездил…