Каждый вечер, если позволяла погода, слепец, отужинав пораньше чем-нибудь молочным, приказывал вынести кресло и установить его на своего рода естественной террасе перед мрачным фасадом замка Моглев, вздымавшимся над деревней.

Там, накрыв ноги покрывалом, опершись седым ежиком волос на спинку кресла, маркиз в течение двух часов слушал звуки набирающей силу природы и шум, доносившийся из деревни. Возвращались последние повозки, распряженные лошади позвякивали свисавшими по бокам цепями, умолкали пилы камнетесов. Вот кузнец начал ссориться с женой, послышался плач разбуженного ребенка, звяканье ложек о миски и хлесткие шлепки грязной воды, выплескиваемой из тазов прямо на землю во дворе. Затем в воздухе появлялась прохлада и мягкость, и в покое, разлившемся в мире, становились слышней голоса. До ушей старого феодала, расположившегося наверху, перед воротами своей крепости, доносились перешептывания крестьян, усевшихся на пороге своих лачуг. Благодаря голосам, долетавшим до него по вечерам, Урбен де Ла Моннери узнавал тысячу новостей о деревенской жизни, о браках, о болезнях, об изменах и рождениях; он знал, что сказал кюре жене Гранжома, знал, уродилась ли нынче пшеница и почем продавалась тонна сена; он слышал также, что говорили крестьяне о нем самом, о Жаклин и Габриэле, о слугах… Впрочем, ничто из услышанного не имело для него большого значения: это лишь развлечение, которое могло повторяться бесконечно, ибо утром он всегда забывал, о чем слышал накануне вечером. И коль скоро шумы эти и голоса все чаще сливались для него в единый негромкий вязкий гул, из которого он не мог вычленить ни точных слов, ни звуков, маркиз стал задаваться вопросом, не отказывает ли ему кроме зрения и слух. Он ощущал, что умирает по частям, по мере того как утрачивает чувства и способности. Потеря памяти, частичная потеря рассудка, слепота, а завтра, возможно, и глухота, а однажды и паралич…

«Хотелось бы знать, – думал он тогда, – что же нам остается для того, чтобы узнавать друг друга там… Но в конце концов великодушный Господь наверняка дает нам какой-либо другой способ…»

В эти дни он довольствовался тем, что вдыхал, заглатывал воздух, наполняя им дыхательные пути, свои старые легкие, забитые, потерявшие эластичность артерии, – и даже это приносило ему удовлетворение. Сознание того, что он существует, и было единственным счастьем, оставшимся еще маркизу. А коль скоро натура у него была очень здоровая, вместо того чтобы озлобиться, когда возможности ограничились до предела, он, наоборот, использовал последние жизненные силы до конца.

Однажды вечером, когда маркиз де Ла Моннери сидел в обычном состоянии чуткой полудремы, размышляя ни о чем, на площадке послышались шаги, не принадлежавшие кому-либо из слуг. Это оказался майор Жилон, который подошел к маркизу, чуть задыхаясь, и у старика возникло ощущение, что вокруг него теперь весь вечер будет жужжать громадный шершень.

– Дорогой друг, я приехал сообщить вам не слишком приятную новость, – с места в карьер начал бывший драгун.

– Неужели!.. И в чем дело? – осведомился маркиз.

– Так вот… наш бесценный друг, госпожа де Бондюмон…

Жилон сказал «наш», выказывая тем самым и деликатность, и понимание.

– Одиль, конечно, – промолвил маркиз. – В самом деле, я давно уже ее не видел. Когда она приезжала в последний раз? Я что-то не припоминаю.

– Она очень больна, – выпалил Жилон.

– Ах, вот как! И что же с ней?

– И сердце, и… словом… с ней очень плохо.

Маркиз откашлялся.

– Она умерла? – спросил он.

– Нет, дорогой друг, нет, я бы вам сразу сказал, будьте уверены! – ответил Жилон и, выдержав паузу, добавил: – Нет… пока еще нет.

Затем, обеспокоенный, он подождал реакции старика. Но ее так и не последовало.

– Это, может быть, вопрос нескольких часов. Мне кажется, вы должны туда поехать, – снова заговорил Жилон.

«В сущности, ужасно взваливать такое бремя на плечи старика, – подумал он. – И хотя он не проявил никакого волнения, там с ним может случиться удар…»

В который уже раз судьба заставляла Жилона вмешиваться в дела других и касаться вопросов деликатных, причем его топорная дипломатия лишь осложняла дело.

– Да, да… вы правы, мне нужно туда поехать, – проговорил маркиз. – Ну что же, сейчас прикажу запрягать.

– Нет, что вы, я отвезу вас – я на машине. Вам будет удобнее, и мы быстрее доедем.

– Ах да! Верно! У вас ведь автомобиль!

Старик потряс бронзовым колокольчиком с деревянной ручкой, лежавшим рядом с ним на траве. Казалось, будто похоронный звон прокатился по крышам и гумнам деревни, и крестьяне внизу стали говорить:

– Гляди-ка! Господин маркиз зовет Флорана раньше, чем обычно. Может, ему нехорошо, а может, это из-за майора, который давеча приехал?

Флоран появился на площадке, сипя и шаркая ногами.

– Флоран, одеваться! – приказал маркиз. – Мне нужно ехать в Жуэнври.

Старик дворецкий поспешил обратно в замок.

«Так, так, что же мне, прямо сейчас ему сказать или подождать, пока мы тронемся в путь, – размышлял Жилон, выполнивший лишь часть – притом наименее деликатную – своей миссии. – Если я скажу ему сейчас, он может взбрыкнуть или захочет подумать. А если я скажу только в машине, у него сложится впечатление, что это западня… И зачем только я ввязался в эту историю? Но, в сущности, Господу, должно быть, на это наплевать. Правда, мне бы хоть сообразить привезти кюре – вот что нужно было сделать. Вот ведь всегда я обо всем думаю слишком поздно. Нет, я не вправе, я должен сказать ему прямо сейчас».

И он, просунув язык в дырку, где не было зуба, для храбрости прищелкнул языком.

– Ваша подруга, – сказал Жилон, – примет сейчас последнее причастие.

– О да! Это необходимо! – отозвался маркиз.

– Так вот, она хотела бы… только не сердитесь на то, что я сейчас скажу, – я ведь только передаю ее волю, – продолжал Жилон, слегка запинаясь. – Я могу говорить без обиняков, не так ли? Если только я правильно понял, между вами и ею существовала…

– Что? Что вы хотите сказать? Что она была моей любовницей? – с легким нетерпением проговорил маркиз. – Да, конечно, и вы прекрасно это знаете. Такого рода вещи невозможно скрывать вечно. Главное не то, чтобы об этом не знали, а чтобы не слишком много говорили.

– Так вот, ваша подруга хотела бы принять одновременно и другое таинство – для которого необходимо ваше присутствие, – чтобы предстать перед Господом безгрешной, – продолжал Жилон. – Словом, выражаясь яснее, она хотела бы умереть, обвенчавшись с вами. Вот!

– А! – только и произнес маркиз.

В эту минуту появился Флоран с ворохом вещей. Он помог хозяину надеть пальто, завязал ему вокруг шеи шерстяной шарф, натянул на руки вязаные перчатки, точно, выйдя из стен Моглева, старик попадет сразу из весеннего тепла в морозную зиму.