В кабине ничего не происходит, и даже стальные нервы Беляева дают сбой. Он начинает переспрашивать:

– Лёш, а когда ты командовал, Земля куда вращалась – набегала или убегала? На нас или от нас?

После нескольких однообразных вопросов не выдерживает уже Леонов:

– Не помню я, не помню!

И вот они замечают: пылинки в кабине начинают опускаться. Потом притягиваются вниз и более крупные предметы. Они вошли в притяжение Земли! Они летят домой!

В тот же самый момент в КП на Байконуре проходит команда: «Приём по всем средствам прекращён». Это означает, что корабль начал спуск, все антенны сгорели в потоке его обтекающей плазмы, связи нет. Но где «Восход-второй» сядет? И как? Предварительные прикидки показывают: он опустится в нерасчётном районе, где-то в лесу под Пермью. Там снежный покров – более полутора метров, ели сорокаметровой вышины. Щуп, который включает двигатели мягкой посадки, очень чувствительный. Может и от лапы ёлки сработать – тогда посадка станет жёсткой.

На командном пункте на Байконуре приняли доклады от системы ПВО: корабль снижается; корабль, видимо, сел. Сел, но куда точно? И что с экипажем?

Связи с космонавтами никакой не было. Наконец пришёл пеленг по системе «Круги»: «Восход-два» на Земле. Однако точность пеленга – не более пятидесяти километров. Где корабль?

Радий Рыжов

После трёх лет на полигоне Кура на Камчатке Радий получил звёздочки капитана и попросился служить в группу поиска космонавтов.

В тот день, девятнадцатого марта шестьдесят пятого года, они ждали посадки «Восхода-два» в расчётном районе, близ Кустаная. В воздух близ точки, намеченной для приземления, поднялись несколько вертолётов, «Ми-6» и «Ми-4». Над облаками, на высоте около двух километров, барражировали самолёты «Ил-14», а ещё выше, около пяти тысяч метров от земли – самолёт-ретранслятор «Ан-12», с которого осуществлялась связь с Москвой и Байконуром.

Радий был на борту «Ми-6». В заданный момент, как раз когда на семнадцатом витке должны были автоматически сработать тормозные двигатели «Восхода», объявили режим радиомолчания. Шли минуты, но – ничего. Ни пеленга от корабля. Ни сообщений от экипажей самолётов, которые могли увидеть спускаемый аппарат и, главное, парашюты в небе, площадью более тысячи квадратных метров.

Радию и другим участникам операции никто ничего не объяснял – только через полчаса томительного ожидания поступил приказ: «Всем на своих высотах вернуться в Кустанай. Срочно дозаправиться. Ждать дальнейших указаний».

Едва дозаправились в Кустанае – новая команда: лететь на Свердловск и, если хватит светлого времени суток, в Пермь.

Владик Иноземцев

«Восход-два» приземлился в глухом лесу под Пермью около двенадцати часов дня, но четыре часа никаких известий от космонавтов не было. И только примерно в шестнадцать часов на коротких волнах был пойман переданный ключом сигнал: «ВН» – «всё нормально».

Корабль провалился в полутораметровый снег. Леонов с Беляевым вылезли, стащили с себя скафандры. В леоновском оказалось по колено пота. Было страшно холодно – никаких тёплых вещей в спускаемом аппарате не имелось, хоть скафандры назад надевай. Днём температура достигала минус пяти, светило яркое весеннее солнце, но к ночи подморозило – до минус пятнадцати. Космонавты принялись собирать хворост, разводить костёр. Но холод показался им пустяком по сравнению с главным: они вернулись, они практически дома, то есть на Земле, где есть кислород – ненормированный, сколько хочешь, полной грудью!

Радий Рыжов

Приземлившись для дозаправки в Свердловске[28], они рвались лететь в Пермь – там надо было найти и спасти космонавтов. Однако наступал вечер, и Москва запретила вертолётам лететь по темноте. Заночевали в Свердловске.

А двое космонавтов, без тёплой одежды, без какой бы то ни было связи, грелись у костра, в котелке из НАЗа – носимого аварийного запаса – растапливали снег для питья. Употребляли еду из космических тюбиков. Беляев захотел подогреть в костре какао в тубе – оно взорвалось и улетело.

Только утром следующего дня их нашли поисковые вертолёты. Стали сбрасывать тёплую одежду, еду, одеяла. Ватники повисали на лапах огромных елей. В снегу терялись термосы с едой. Каким-то чудом благополучно долетела до земли бутыль коньяка.

Вертолёт, где был Радий, смог найти площадку для приземления километрах в двух от места, где оказался корабль.

Поисковики в Перми захватили с собой лыжи и стали пробиваться в сторону «Восхода». Чтобы пройти две тысячи метров, по бурелому и снегу в человеческий рост, понадобилось больше пяти часов. И наконец Радий обнял космонавтов. Они, слава богу, уже были одеты в меховые куртки, ушанки и унты: один из сбросов с вертолёта достиг цели.

Но приземлиться рядом с кораблём винтокрылые машины так и не смогли. Как говорили, Брежнев лично запретил эвакуировать экипаж методом зависания – по верёвочной лестнице. Поэтому и вторую ночь покорители звёзд провели в глухой тайге – правда, у них уже была палатка, вдоволь еды и одежда.

Наконец специально доставленные в тайгу лесорубы, орудуя бензопилами «Дружба», расчистили неподалёку от места посадки площадку, куда смог опуститься вертолёт «Ми-2». Космонавтов эвакуировали. Их ожидал доклад на госкомиссии в Тюратаме (так до сих пор и не обнародованный) и торжественная встреча в Москве.

Говорят, что Королёв обратился к Брежневу: давайте расскажем об отказе автоматической системы посадки, о приземлении вручную, о поисках экипажа. Иначе, мол, смешно получается: радио и телевизор сообщают, что всё прошло великолепно, сели в заданном районе, но почему мы тогда двое суток не показывали космонавтов? Брежнев ответил: нет. И тогда главный конструктор молвил в сердцах: «Что ж, наше дело – пускать, ваше дело – объявлять», – и положил трубку.

А на дружеской пирушке в Тюратаме по случаю успешного завершения полёта «Восхода-второго», в компании главных конструкторов, Королёв предложил тост: «Давайте выпьем за дружную работу ради великой цели освоения Луны!»

Ни он, ни кто другой даже представить себе в тот момент не могли, что не пройдёт и десяти месяцев, как Королев, полный планов и надежд, скончается в результате операции, казавшейся пустяковой.

Его, доселе совершенно засекреченного, похоронят в январе шестьдесят шестого примерно с такой же, полузабытой помпой, с какой тринадцатью годами ранее хоронили Сталина: бдение в Колонном зале Дома союзов, медленное движение на лафете, урна в Кремлевской стене. Размах похорон оказался таким, что когдатошний верный соратник, а затем завистник и соперник Королёва, академик и конструктор ракетных двигателей Глушко обмолвился: я бы согласился помереть завтра, если б знал, что и меня проводят с такими же почестями.

Затем этот тяжёлый ритуал всесоюзной грусти за короткое время будет повторён ещё трижды, каждый раз вбивая очередной гвоздь в романтические надежды советского народа на покорение межпланетных пространств, свободу и коммунизм.