Победителям предстояло стать жертвами в собственной стране.

«После демобилизации из армии в 1947 году некоторое время я был председателем колхоза. Помню, нас, председателей, вызвали в район для отчета. Колхозы после войны ослабли, народ жил плохо, голодно, ел траву.

Вот стал отчитываться один председатель, тоже фронтовик, и сказал, что задание района выполнить не сможет. У него было две лошади всего, урожай немолоченный, а у него забирали этих лошадей на лесозаготовки. А ведь лошади нужны были ему на молотилку, такой был конный привод. Да еще хлебозаготовки (то есть зерно, которое до выплаты трудодней, в первую очередь, сдается государству. – М. Ч.) вывозить. Поэтому, говорит, лошадей не дам. Председатель райисполкома встал и говорит, что вот это враг народа. Таких врагов народа надо искоренять, чтобы они нам не мешали. Прокурор района взял трубку телефона, сказал, чтоб прислали двух человек. Когда стали выходить, то увидели, как в кабинет вошли двое милиционеров, пробыли там минуты две-три и вышли с этим председателем. Вот тогда я и решил уйти из председателей» (из записей В. А. Бердинских).

* * *

Все это, повторю, уяснилось Егору Гайдару еще в юные студенческие годы.

Он видел – героические поступки героев книг Аркадия Гайдара не привели к светлому будущему. По трагической иронии истории они отбросили страну в прошлое – «лентяи и выпивохи», вставшие во главе колхозов, помогали этому попятному пути.

Егору становилось ясно, к чему привело лишение людей собственности – разорение крестьянских дворов и замена осмысленного труда на земле «планированием» пахоты и сева из райкомов КПСС.

Его страна безнадежно отстала от мирового уровня, к которому Россия реально приближалась в 1912–1913 годах.

Истреблено было наиболее дееспособное крестьянство. Молодежь, видя происходящее, рвалась в город, правдами и неправдами покидала родные села и деревни.

Отток сил из деревни шел неуклонно, хотя препоны ему были воздвигнуты очень серьезные: вернули крепостное право, отобрав у крестьян паспорта.

У советских крестьян, в отличие от их далеких предков, отняли даже Юрьев день – тот единственный день в году (для любознательных читателей – 16 ноября по старому стилю), когда до конца XVI века несвободный крестьянин, выполнив свои обязательства, мог уйти хотя бы от одного владельца к другому… В советском колхозе кабала по месту жительства предполагалась вечной.

Как только, напишет потом Гайдар, «ресурсы аграрного сектора оказались исчерпанными, наступил кризис социалистического роста. Особенно наглядно он проявился в начале шестидесятых годов, когда доля сельского населения опустилась ниже 50-процентной отметки».

А успехи индустриализации?

«Сложившиеся в ходе индустриализации предприятия и целые отрасли продолжали существовать и даже расти практически вне всякой связи с эффективностью их работы. По сути, они уподобились пробуксовывающей машине: колеса крутятся, а движения вперед нет».

Важнейший вывод – социалистическая индустриализация «подобна допингу в спорте: позволяет на какой-то отрезок времени форсировать темпы роста, но ценой разрушения саморегулирующих функций организма».

Итак – ресурсы в «обескровленной российской деревне» исчерпаны. И неминуемый кризис оттягивается «на какой-то срок открытием богатейших нефтегазовых месторождений Западной Сибири».

Дальше у Гайдара очень важная фраза, которую даю курсивом и советую моим читателям тут же показывать ее своим родным, когда услышат от них рассуждения о том, как хорошо жилось при Брежневе: «Именно они создали иллюзию благоденствия и стабильности брежневской эпохи…»

«Они» – то есть эти открытые стараниями наших замечательных геологов богатейшие запасы наших недр.

А дальше?

«Но с начала восьмидесятых стало очевидно, что эта кислородная подушка иссякает. Наиболее богатые месторождения вступают в фазу падения добычи и требуют новых, все более масштабных капитальных вложений».

Как это понимать? А так, что выкачали всю «легкую нефть» – из верхних слоев, откуда легко ее добывать. И остались месторождения, где нефть залегает глубоко… Чтобы добыть ее оттуда – нужно особое и весьма дорогое оборудование, которое сами мы не производили.

Из личных воспоминаний. В начале 90-х я преподавала в одном из университетов Калифорнии. Как-то ехала там на автобусе и разговорилась с российским гражданином: он рассказывал, что как юрист помогает вести переговоры в Техасе о продаже нам оборудования: там так же глубоко залегает нефть, и они, в отличие от нас, производят нужное для ее добычи оборудование, но у России на него нет денег… Вот он и ищет выход – как купить без денег.

Нашел ли – я уже не узнала.

Все больше надо денег на топливно-энергетический сектор (столь важный в нашем климате). А где их взять – «…не ясно. Изуродованная социальная структура деревни как сквозь песок пропускает капитальные вложения, направляемые в этот сектор, их отдача – минимальна, а по многим направлениям – просто нулевая».

Что означала «нулевая отдача» вложений в сельское хозяйство? Хотя бы то, что «мало-мальски удовлетворительное продовольственное снабжение» (какое именно – вы увидите через несколько страниц в рассказах Михаила Жванецкого) Москвы и Ленинграда (для тех, кто не знает: так в советское время после смерти Ленина с конца января 1924 года до сентября 1991-го называли Петербург) поддерживалось главным образом за счет импорта…

Вернемся к «успехам» (в эти годы их уже можно, увы, помещать в кавычки) индустриализации.

Доля нашего машиностроения в мировом экспорте составила 3 %.

А в 1913 году Россия занимала пятое место в мире по удельному весу промышленного продукта на мировом рынке…

«Растет износ основных фондов на транспорте. Далеки от современного мирового уровня нефтехимия, химия, усугубляется технологичная архаичность металлургии. Долгосрочные прогнозы говорят о неизбежном падении темпов экономического роста…»

Эти темпы, похоже, вот-вот «снизятся до нулевой отметки, а то и до отрицательных величин».

И – главный вывод: «Становится совершенно очевидным, что, не запустив рыночные механизмы, принципиальных проблем советской экономики не решить…» (Е. Гайдар, 1996).

Кирилл Рогов, работая над «политической биографией» Гайдара, собрал и опубликовал на сайте фонда Гайдара воспоминания его однокурсников (по его публикации мы их далее цитируем).

На наш взгляд, оценки девушек-однокурсниц оказались более объективными, чем некоторые «мужские» воспоминания.

Объяснить это нетрудно.

У девушек отсутствовали комплексы по отношению к бьющей в глаза незаурядности Егора Гайдара (исключения, по свидетельству очевидцев, были – но редкие) – ведь в 70-е годы феминизм до России еще не докатился. Наоборот – яркая талантливость однокурсника им импонировала, притягивала к нему…