Чуча уткнулась носом в мою ладонь и замерла. Это было, конечно, приятно. И всё-таки я подумал, что получать удовольствие оттого, что кто-то от тебя получает удовольствие, ещё не верх достижений.

Это, конечно, лучше, чем блаженствовать за счёт чьего-то неудовольствия, но и это ещё корысть животная.

– Да, собака, – сказал я вслух. – Настоящий ЧЕЛОВЕЧЕСКИЙ уровень – это когда может быть удовольствие себе, а может и не быть, а часто и наоборот – одни муки, но всегда, по возможности, удовольствие другим. Да ещё и когда это уже естественное состояние, а не волевое решение. Без досады, самоедства и колебаний. Дай-то Бог нам с тобой хотя бы приблизиться. Да и подработку хорошо бы. Деньги надо иметь (в двух смыслах!), чтобы о них не думать!..

Я погладил Чучу и, взяв её, поднялся.

– Э-эх, Чучундра! – с наслаждением потянулся я. – Можно, конечно, плюнуть, но тогда незачем обижаться, если после смерти каким-нибудь пнём или тараканом будешь. Я лично не хочу. Я и человекообразным-то не хочу больше рождаться. Надоело!.. Как там у Володи Высоцкого:

Степень свободы – это степень манёвра. И деньги, безусловно, его (манёвр!) дают. В какой-то степени… Так что я ничего не имею против них как средства для манёвра. Да и кто что имеет против средств как средства? Особенно если он их имеет. Но, с другой стороны, можно оставаться и в тюрьме свободным и быть рабом на свободе. В данном случае рабом денег и всего, что на них приобретается. Очень часто очень обеспеченные не замечают, как становятся счастливчиками из знаменитой притчи:

Я это к тому, что мне такая охотничья ситуация не грозит. И назвать меня сегодня даже малообеспеченным – это взять на душу лютый грех. А свободы хочется. Без неё – хреново и бессмысленно! Как и без средств к ней. Иначе зачем бы я при моём здоровье и возрасте пошёл работать на мусорную машину рабочим на подножке. Это такая железная пластина по бокам задней части кузова-контейнера мусоровозки.

Мне бы, конечно, в дворники, но не прошёл по конкурсу. Алкаши, бомжи, еле ползающие старцы проходят, а я не прошёл. Видимо, есть во мне что-то особенно ущербное… А как мечталось о вольном воздухе, метле и совке!..

Но я не терял надежды, которая, как известно, умирает последней, а ждал звонка из мусороцентра. Не того, что дворниками командует, а одного из тех, что мусоровозками заправляет.

Надо сказать, что я ярко выраженная сова. То есть всю жизнь просыпаюсь не раньше девяти утра. Если на час раньше, то весь день болею. А тут работа начинается с пяти. Вот и встал я в четыре и сижу, покачиваюсь. Напрягаюсь что есть силы, чтобы не рухнуть обратно на диван.

Пять! Звонка нет. Шесть! Нет! Я как на иголках. Семь! Плюнул, упал, заснул!..

На другой день сплю без задних ног – стук в дверь. Сам хозяин за мной пожаловал. Я, как чумной, за ним… Прямо с постели. Не попивши, не поевши, не пос… Ну, ясно! Всё забыл от волнения. Работа есть!!!

Едем в машине. Хозяин – молодой русскоязычный атлет с двумя синими жилками у левого виска – что-то втолковывает мне о динамике предстоящей деятельности, но я почти ничего не слышу. Тем более, что улавливаю, что работать надо всего четыре часа (в действительности, оказалось полных семь!).

Назад пути нет! Мужчина, не притащивший к семейному очагу мамонта, – потенциальный импотент!..

А вот и мусоровоз. Здоровенный, как автобус. А около него человечек крутится. Как оказалось вблизи, ещё более крепкий и накачанный, чем хозяин. Он одним махом выдёргивает контейнеры из дворов, нацепляет их сзади машины на зубья, потом нажимает одну из трёх ручек, и гидравлика поднимает их и вываливает мусор в чрево кузова. Другой рычаг – и мусор зажёвывается вовнутрь.

Я сразу понял что к чему и темп взял спринтерский. Впрочем, другой был и невозможен. Хозяин, увидев, что я справляюсь, понаблюдал немного и уехал.

– Работа! Работа! – тут же услышал я и вздрогнул.

Напарник оказался коренным израильтянином с запасом русских слов в количестве – три! Шофёр – тоже!

– Работа! Работа! – нетерпеливо и жёстко повторил израильтянин и ткнул пальцем в очередные контейнеры.

И поехало… Вернее, ехала машина, а мы за ней бежали. В основном, конечно, я. Только контейнеры опорожнишь и назад на место откатишь, а машина уже тронулась. Если успел на ходу на подножку вскочить – твоё счастье. До следующих контейнеров доедешь. А нет, то ноги в руки и догоняй. Догнал и налево. Или направо. Схватил контейнеры, разгрузил, поставил на место и бегом за отъезжающей мусоркой. Вскочил на подножку, уцепился за то, что под руку подвернулось, о железки шарахнулся всеми частями тела и едешь, отдыхиваешься. Если с правой стороны уцепился, то только вонизм и смрад из помойного чрева, а если с левой, то ещё и выхлопная труба дизельным зноем обкатывает.

Голова кругом!..

Где-то через час до меня начало доходить, что я влип. Да ещё как! И дело было не в том, что контейнеры попадались неподъёмные (для меня!), и даже не в темпе, беге и прыжках, каждый из которых мог закончиться под колёсами. То, чего я боялся и что ненавидел всю жизнь, явилось мне во всём своём великолепии: манёвра не было! Никакого! Как привязанный к хвосту обезумевшей кобылы, я бежал и бежал, а молодой пролетарий Эрец Исраэль (Земли Израильской) только подбадривал:

– Быстро-быстро! Давай-давай! Работа!..

– В одну телегу впрячь не можно осла и трепетную лань! – машинально огрызнулся я после очередного его допинга.

– Ия! Ия! – ничего не поняв, на немецком согласился туземец и оттолкнул меня, чтобы поправить контейнер.

– О соле мио! – ещё через какое-то время прохрипел я уже на плохом итальянском, поскольку впопыхах не взял никакого головного убора.

Теперь то одной ладонью, то другой я пытался прикрыть макушку. И улыбался. На все четыре стороны. Всё время. Как иностранец в гостях. Улыбкой мертвеца…

На моё счастье, израильтянин тоже к этому времени поджарился. Он остановил машину и, подбежав к какой-то вилле, начал пить из уличного крана. Я тупо уставился на белое пятно кипы, но, как только она отпала, ринулся к воде и облился с ног до головы.

Однако остудиться и напиться как следует туземец не дал.

– Работа-работа! – прокричал он опять, и дизель тронулся.

Следующий же контейнер оказался со строительной пылью. Когда машина опорожнила его, облако цемента и чёрт его знает чего ещё окутало нас и осталось на мне. Теперь любой житель мусорного бачка или отстойника сгорел бы от зависти, глядя на мой дизайн. Даже суровое лицо туземца смягчилось. Правда, не от чёрного чувства, но и не от сочувствия тоже. Какое-то подобие довольной улыбки мелькнуло и сразу же ушло обратно в подполье.