закрылась, что, как сообщала Тэффи Зайцевым, вызвало панику, особенно среди таких писателей, как она, «сотрудниковпострочников», которым платили за каждую публикацию. Газета начала выходить как еженедельник с 18 июля, но, как в конце августа Тэффи сообщала Амфитеатрову, возобновление издания принесло ей только дурные известия: «Гукасов, уезжая, буркнул секретарю, чтобы меня печатали через номер. <…> Он всех снижает в смысле заработка, для того чтоб, закрыв газету, уплатить ликвидационные по последнему расчету». Она решила сопротивляться, «о каждом пропуске… посылать протесты с обратной распиской», намереваясь обратиться в суд.

Тэффи перечислила Амфитеатрову все беды, свалившиеся на нее за последний год: «Осенью потеряла своего друга. Была сама издыхающая. Потом воспаление почек. Потом ослабление сердца. Теперь неприятная история с “Возрожд<ением>”». В довершение всего, в Париже она была одинока. Врач уговаривал ее уехать из города, и, к счастью, как она писала Зайцевым, некая «добрая душа» заставила ее «взять деньги и ехать в Италию». Знакомые пригласили ее в тосканский Монтекатини, но, когда она приехала туда 1 сентября, выяснилось, что те уже уехали[560]. Немного пожив там и во Флоренции, она отправилась в Леванто – проведать Амфитеатровых.

В одном из фельетонов, опубликованных пару лет спустя, Тэффи описала свое первое впечатление от хозяев: «Огромный человек – такие великаны бывают только в сказке, – стоит на пороге, улыбается. И рядом с ним, как дух из пьес Метерлинка, – нечто почти бесплотное, с сиянием серебряных глаз. <…> Это Амфитеатровы»[561]. Она приехала 12 сентября и планировала пробыть у них три дня, но, как вспоминала в своих неопубликованных мемуарах Илария, задержалась на девять. Она была больна и первые три дня не вставала с постели, но в течение всего этого времени в доме не смолкали ее рассказы и хохот хозяев. «[Она] озарила тихий дом наш ярким пламенем своего дарования и дала столько утешительного веселья бедному моему, приунывшему от безотрадной жизни, мужу, что я просто нарадоваться не могла ее приезду»[562].

Сам Амфитеатров писал Горному о своей гостье следующее: «И умна, и душевна, и проста, и изящна, а уж об остроумии – что же и упоминать: сказано – Тэффи!»[563] Илария наблюдала за тем, как Тэффи работала:

Лежала, больная, и писала очередной фельетон, быстро-быстро, своим размашистым почерком. Кончила, подписалась и принялась складывать листки и всовывать их в конверт.

– Можно будет отправить сейчас же?

– Надежда Александровна! А перечитать?

– Никогда не перечитываю. <…> Техника, мой друг, только и осталось, что техника. Голой техникой пишу, сударь мой! – Воскликнула она дурашливо.

22 сентября Тэффи уехала в Милан, переночевала у переводчика Ринальдо Кюфферле (1903–1955), а затем отправилась в Лозанну, где у нее состоялась встреча с приехавшей в командировку дочерью Валей. Из Швейцарии она писала Зайцевым: «Я очень полюбила Амфитеатровых. Живется им очень голодно. <…> Страшно за них. Оба совсем хорошие». Кюфферле, который ранее производил приятное впечатление, вызвал более смешанные чувства. Он был «очень мил», «угощал на славу, показывал Милан», но «стал ярым юдофобом». У нее же, напротив, «никакая проповедь ненависти в… душе отклика никогда не находит».

По возвращении в Париж Тэффи поблагодарила Амфитеатровых: «Вы и не знаете, как много Вы для меня сделали. Я не умею раскрывать перед другими мои misère’ы[564]. <…> Теперь, слава Богу, лучше». Было очень кстати, что она немного поправилась, поскольку девальвация франка нанесла новый удар по ее хрупкому финансовому положению, хотя она и признавалась Амфитеатровым: «…так как я ни одной цены никогда не знаю, то и процесса своего разорения почти не замечаю». Между тем она не могла не замечать, в каком положении оказалось «Возрождение», и она, Ходасевич и еще двое авторов приняли решение подать на газету в суд. Когда состоявшееся 24 сентября судебное заседание не вынесло решения по их делу, она задорно написала Амфитеатрову: «Рапиры сверкают, лязгает сталь». Однако в декабре Тэффи пришлось признаться ему, что она потерпела поражение: «…пора за работу, п<отому> ч<то> сидеть на половинном пайке больше не могу». К тому времени Амфитеатров уже знал от Алданова, что Тэффи переходит в «Последние новости», а Милюков «заявил, что будет рад ей, Шмелеву, Зайцеву и Коровину – политически с “Возр<ождением>” не связанным»[565]. Первый фельетон Тэффи в «Последних новостях» вышел в день нового, 1937 года, но переход в эту газету оказался не совсем выгодным[566]. «“Посл<едние> Нов<ости>” отметили новый год подарком Алданову, Осоргину, мне и Полякову-Литовцеву, – сообщала она Амфитеатрову. – Запретили одновременное печатание статей в “Сегодня”. Итого, на 5 200 фр<анков> сократили бюджет». «А судя по Вашему письму, променяли Вы с уходом в “Посл<едние> Нов<ости>” кукушку на ястреба»[567], – с негодованием отзывался он в ответном письме.

В начале 1937 года Тэффи вспомнила бурный минувший год, который, «как и каждый год, состоит из важных или интересных событий, скрепленных простой, но необходимой соединительной тканью»[568]. Эта ткань соткана из повседневных событий: «…поднялась цена на молоко, забастовка отельных мальчиков, упразднение трамвайной линии…» Главными событиями стали забастовки в начале 1936 года и начавшаяся затем гражданская война в Испании. Они вызвали острый интерес, ослабевший только к концу года благодаря разразившейся в Британии драме короля Эдуарда VIII, отрекшегося от престола во имя любви. Текст Тэффи завершался рядом вопросов: «Что ждет нас? Что бежит к нам по цепи вечности, звено за звеном, все быстрее, все ближе? Война? Революция? Новый принцип бессмертия? Рецепт воскрешения мертвых?»

К сожалению, будущее подтвердило правоту первой догадки Тэффи, но в начале 1937 года казалось, что в череде недавних кризисов намечается некоторая передышка. Наконец-то эмигрантское сообщество смогло отдаться торжеству – подготовке к празднованию близящегося 10 февраля, столетия со дня смерти Пушкина. На этот раз русскость проявлялась не в отношении к советской тирании и не в экстремистской идеологии некоторых эмигрантских группировок, но в прославлении русской культуры. Двумя годами ранее в Париже был образован Центральный пушкинский комитет, одним из многих членов которого стала Тэффи, и по мере приближения юбилейной даты стала воплощаться в жизнь задумка отметить ее «во всех пяти частях света… – в Европе, Азии, Америке, Африке и в Австралии»[569]. Торжества в Париже продолжались в течение семи дней. К ним были приурочены концерты, выставки, театральные спектакли, а также разнообразные публикации, от «однодневной газеты» до собрания сочинений поэта.

Вклад Тэффи был минимальным, она написала только очень короткую и невыразительную заметку «Чудо России» для однодневной газеты[570]. Вероятно, она ограничилась