Когда Мурзин сообщает, что на самом деле он беден, его начинают обвинять во всех грехах, но в финале все же выясняется, что он действительно миллионер. Он садится на собственный самолет и улетает в Америку вместе с продавщицей Марилькой, жалевшей его, когда она считала его бедным, и ее желание бежать от нынешней жизни (в отличие от предшествующих героинь Тэффи) исполняется. Премьера «Ничего подобного» состоялась в Русском театре 9 апреля 1939 года. Пьесу приняли очень хорошо, один рецензент даже назвал ее «лучшей из больших пьес Н. А. Тэффи»[595]. Однако автору не удалось насладиться успехом, потому что за месяц до премьеры она серьезно заболела опоясывающим лишаем. В конце марта она сообщала Буниной, что «ужасно больна», а по последующим письмам можно проследить тяжелое течение ее недуга, который к середине апреля перешел в полиневрит – «воспаление нервов, болезнь длительную и мучительную»[596]. Выздоровление шло медленно, даже в июле, когда ее решили навестить Гиппиус, Мережковский и Зайцева, случилось обострение, и им сказали, что «Тэффи хуже, даже нельзя уж видеть»[597]. С нехарактерным для нее сочувствием Гиппиус отметила, что Тэффи «совсем истощена, сердце не работает, и душевно разбита». Из-за болезни Тэффи не могла писать с середины марта по сентябрь 1939 года, и эта пауза имела катастрофические последствия для ее и без того шаткого финансового положения. Она писала Буниной: «Если бы Вы были в Париже, я знаю, Вы бы что-нибудь для меня придумали», – но Бунина смогла помочь даже издалека, подключив к делу Зайцева и Н. И. Кульман (1877–1958), жену литературоведа Н. К. Кульмана (1871–1940)[598]. Впрочем, Тэффи оказалась неблагодарным бенефициаром, поскольку 1 мая пожаловалась Буниной, что у Кульман «никакого контакта с “богатыми” нет»[599].

Кульман, в свою очередь, ворчала, что, несмотря на неплохие по нынешним временам результаты (им удалось собрать около 8700 франков), Тэффи ожидала намного большего, около 20 000. А когда в июне Тэффи предложила провести еще один сбор, Кульман отказалась[600].

Комната Тэффи в доме № 18-бис на авеню де Версаль, 1939 год. На кровати лежит ее любимая гитара. Выше, на книжных полках, стоят портреты ее друзей-литераторов, самыми узнаваемыми из которых являются фотографии Бориса Зайцева (в центре) и Марка Алданова (второй справа). С левой стороны можно разглядеть портрет Яковлева. Личные документы Тэффи; любезно предоставлено Бахметьевским архивом Колумбийского университета.

С точки зрения Кульман, отказ, без сомнения, был оправданным, но Тэффи, не получая доходов в настоящем и имея неопределенные перспективы на будущее, явно отчаянно стремилась накопить сумму, которой хватило бы и на то, чтобы продержаться во время болезни, и на потом. Как она писала Буниной в начале августа, она боялась, что ей придется съехать с квартиры из-за резкого повышения арендной платы, и делала мрачные прогнозы:

«…не знаю, кто я буду. Писательница, богаделенская старуха-инвалид… или варшавская мамаша, приехавшая доживать, – и прибавляла: – Всякое решение будет мне казнью»[601]. Бунина отметила в дневнике: «Письмо от Тэффи душераздирательное – не может примириться ни с болезнью, ни со старостью. <…> Для художественной натуры, жадной до земной жизни, смирение почти невозможно, а без смирения нет ни покоя, ни радостей»[602].

В том же письме Буниной Тэффи сообщала, что 10 августа планирует (вероятно, на деньги, собранные по подписке) отправиться в «страшно комфортабельную» лечебницу имени Фоша – санаторий, расположенный в окрестностях Парижа. По приезде она написала Зайцевым, что это заведение устроено «на американский вкус», «больше похоже на отель или даже на океанский пароход». Ей хотелось бы пробыть здесь до осени, прибавляла она, а там она увидит, что она из себя представляет, «и все будет решено». Однако исторические события воспрепятствовали принятию каких бы то ни было личных решений. 3 сентября 1939 года Франция и Великобритания объявили войну Германии, и в жизни Тэффи начался новый этап.

«Зигзаг», «Все о любви», краски из «Земной радуги»: рассказы 1930-х годов

В разгар этого кризиса Тэффи выпустила свою последнюю довоенную книгу, «Зигзаг» (1939). Еще два сборника рассказов, «Все о любви» (1946) и «Земная радуга» (1952), вышли после войны, но такая хронология не должна вводить в заблуждение, поскольку все рассказы из первого сборника и значительная часть из второго были впервые опубликованы в 1930-е годы, некоторые – еще в 1932 году. Поэтому имеет смысл рассматривать довоенные рассказы из трех последних сборников Тэффи в совокупности, не забывая при этом о датах их первой публикации.

В письме к Амфитеатрову, написанном в начале 1932 года, когда болезнь Тикстона и другие заботы почти не оставили Тэффи сил для литературных трудов, она отзывалась о своем творчестве: «Пишу… будто чулки вяжу. Одной техникой». Значительное число рассказов, вошедших в «Зигзаг» и «Все о любви», относится к категории «вязания чулок». Тэффи часто возвращается к типажам и сюжетным схемам, напоминающим о ее дореволюционном прошлом[603]. Впрочем, одной из постоянных черт ее сочинений, оказавшейся особенно актуальной в мрачные 1930-е годы и ставшей одной из определяющих в «Зигзаге», стала склонность ее персонажей к притворству и обману. В 1937 году она писала: «Чем же люди защищаются? Каково их оружие, их щит? <…> Молодость, красота, деньги и удача. Эти четыре пистолета должны быть у каждого. Если их нет – нужно притворяться, что они есть» [Тэффи 1939: 21] («Жильцы белого света»)[604]. Представители более молодого поколения, такие как подружки из «Стрекозы и муравья», особенно хорошо разбираются в защите посредством красоты. У них не только цвет волос варьируется: у одной «красные, как морковь», у другой сиреневые, у кого-то даже полосатые; они используют современное оружие, косметическую хирургию, чтобы изменять себе носы, грудь и подбородки, «точно экономная хозяйка [которая] перелицовывает старые тряпки» [Тэффи 1939: 134, 135][605]. Ирочка, исполненная решимости стать звездой (хотя она не обладает ни красотой, ни талантом), заходит дальше всех остальных: она выбирает себе сценический псевдоним, не указывающий ни на какую национальную принадлежность («Иста Круче»), появляется перед публикой во всем зеленом на фоне ярко-зеленых ширм, так что видны только ее лицо, руки и ноги, и поет бессмысленные песни на несуществующем языке, аккомпанируя себе медными погремушками. Публика озадачена, но, опасаясь обвинений в филистерстве, неистово аплодирует. Успех Ирочки до того велик, что в итоге она отправляется на гастроли в Америку.

Хотя некоторые из рассказов Тэффи о любви (многие из которых, как подсказывает заголовок, вошли в сборник «Все о любви») принадлежат к категории «вязания