Например, в этот…

Я лежу на мягкой хвое, жую сочную травинку. Место сухое, возвышенное, обдуваемое легким ветерком, который создает прохладу и относит мошку. Смотрю в небо, немного щурюсь – сияние дня, просеиваясь сквозь качающиеся ветви, слепит меня чередованием света и тени.

– …Ведь что такое жизнь? – слышу я сквозь полудрему. – Частица Жизнесвета, которая на время поселяется в теле, а потом, когда тело преждевременно гибнет или полностью завершает предписанный ему путь, частица попадает обратно к своему истоку, но от одного человека она возвращается преумноженной, а от другого – еле мерцающей, и когда я это понял, мне стало ясно, в чем состоит цель человеческого существования и в чем разница между Добром и Злом, ибо это очень и очень просто.

– М-м-м? – лениво мычу я. Лень разомкнуть губы, чтобы выговорить: «И в чем же?»

– То, что способствует развитию твоего Жизнесвета – Добро; всё, что его ослабляет – Зло, ну а про цель жизни ты, конечно, сама поняла: жить нужно так, чтобы твой Жизнесвет не зачах, а достиг наибольшего расцвета.

– М-м-м? – издаю я глубокомысленный звук.

– Есть действия, которых следует избегать, и есть действия, которых избегать нельзя, а какой из поступков относится к каждой из этих категорий, тебе подскажет внутренний голос, ибо каждый человек, даже самый глупый и самый скверный, в глубине своего «я» всегда знает, какой его поступок на пользу Жизнесвету, а какой – во вред, но скверный человек тем и скверен, что находит оправдания и отговорки, лишь бы не следовать списку простых и ясных правил, первое из которых гласит…

(Что она делает?! Ты с ума сошла!)

Я затыкаю уши, всё равно Иван Иванович не увидит. Мне хочется уснуть и увидеть во сне Давида, хотя бы разочек.

Но я так устаю, что никаких снов мне не снится…

(Так тебе и надо, свинья, отворачивающая пятак от рассыпанного жемчуга! Из-за твоей дурости «простые и ясные правила» Ивана Ивановича остались мне неизвестны. Бог весть, сколько из-за этого я совершила в своей жизни нелепого и недостойного!)

Мы добрались до заброшенной столицы «Амурской Калифорнии» за девять дней – прекрасный результат, свидетельствующий о том, что Иван Иванович не ошибся в «масти» нашего проводника.

Обширная вырубка, где когда-то стояли сотни домов, успела зарасти разнолесьем, и кроме ям да гнилых остатков бревенчатых срубов ничто не напоминало о недолгой и бурной истории золотой республики.

Сначала, когда Иван Иванович остановился на вершине низкого, покрытого ельником холма и объявил: «Вот центр поселка, здесь было Правление», я подумала, не заблудился ли он. Но потом заметила торчащий из мха ржавый угол, не без труда вытянула жестяную вывеску и прочла на ней трудно различимые буквы: «Управленiе Желтугинскими прiисками».

Иван Иванович машет вниз на заросли:

– Этот пустырь назывался Орлиное поле, там были гуляния и сборища, а тут наверху стояли две пушки, из них палили, когда президент хотел держать речь или когда объявляли смертные приговоры. Прямо рядом с Правлением, вот здесь, – показал он на буйные кусты, – был дом самого диктатора, с гладкими круглыми колоннами, – (руки рассказчика сделали поглаживающее движение), – и деревянной башней, откуда он обращался к собравшимся, а еще он поставил там большой телескоп и по ночам смотрел из него на звезды – так мне говорили наши китайцы, которые не знали, что такое телескоп и думали, что правитель по большой трубе читает волю небес, я ведь и сам-то лишь много позднее понял, чем занимался на башне грозный и справедливый повелитель Желтуги, которого, кстати сказать, несколько лет спустя я повстречал в Екатеринбурге, где он служил младшим маркшейдером на шахте и ни у кого не вызывал интереса, потому что про «Амурскую Калифорнию» в тех краях не слыхивали, а человек – такое существо, что в одних обстоятельствах он может быть великаном, в других же – карликом, и бывший распорядитель жизни и смерти пятнадцати тысяч подданных влачил в Екатеринбурге существование мелкой сошки, по субботам пил в трактире дешевое пиво и мечтал накопить деньги на драповое пальто…

(На этот раз я и не заметила, как память утащила меня в свои недра, но я уже не в палате, верней, не только в палате, но еще и на холме. Верчу головой, тяну шею – не могу поверить, что мы наконец у цели.)

– Где тайник? – прерываю я разглагольствования Ивана Ивановича. – Далеко отсюда?

Он поворачивается лицом к солнцу, которое начинает клониться к закату, однако до верхушек деревьев ему еще ползти и ползти. «Что если всё разрешится сегодня, прямо сейчас?» – думаю я и задыхаюсь от волнения.

– Мы сегодня туда попадем?

– Видишь ли ты водяную мельницу, до нее примерно треть одного ли?

Его рука показывает прямо на сплошную зеленую массу тайги.

– Хотя ее, наверное, давно снесло весенними паводками… Неважно, нужно пройти треть ли на запад.

И он идет первым, уверенно огибая стволы деревьев и перешагивая через коряги. Треть ли – это всего километр. Так близко?

Бао связал мулов вереницей и ведет ее по нашим следам; сзади доносится треск, хруст, фырканье.

– А от того места, где была мельница, далеко? – нетерпеливо спрашиваю я, но Иван Иванович слишком сосредоточен, он не отвечает и не оборачивается.

Я сдергиваю накомарник. Плевать на кровососов, мне от возбуждения не хватает воздуха.

Что это? Кажется, шум воды.

Мы выходим на берег неширокой и неглубокой, но быстрой реки, русло которой испещрено большими камнями.

– Мельница была здесь.

Беру Ивана Ивановича за рукав, подвожу к куче черных бревен. Несколько обрубков торчат и из воды.

– Теперь нужно пройти семьсот пятьдесят шагов вниз по течению, к валунам, я покажу где, я уже чувствую это место, я обослышу масть. – И вдруг его лицо, всегда такое спокойное, озаряется улыбкой несказанного блаженства. – О, как мне не хватало этой масти!

Теперь он идет очень быстро, я едва за ним поспеваю и боюсь, не споткнется ли он о камни. Иван Иванович действительно чуть не падает, но я успеваю его подхватить.

– Слепцам бегать нельзя… – Он смущенно улыбается. – Ты лучше возьми меня под руку и веди…

Бао далеко отстал со своими мулами, но нам не до него. Не знаю, кто больше взволнован – я или Иван Иванович.

– Сколько уже шагов? Вы не сбились? – спрашиваю я.

– Я не считаю, это теперь не нужно… Справа от реки должно быть несколько больших камней, один размером с буйвола, с восточной стороны он шершавый, а с западной гладкий.

Я вижу гряду серых валунов, но они не на берегу, а в стороне от реки. Говорю об этом Ивану Ивановичу. Он:

– Это ничего. Река могла за столько лет поменять русло, а мой буйвол никуда не денется. Ты видишь его?

По мне все камни напоминают лежащих буйволов. Я срываюсь, бегу вперед, чтобы попробовать их на ощупь.