Настоящих, «ученых» названий ни деревьям, ни животным, ни птицам Эстерсон не знал, а потому решил для себя впредь именовать флору и фауну Фелиции в полном соответствии с их земными аналогами. Если зверь похож на кролика или хотя бы имеет два длинных уха, значит, будет кроликом. Если дерево похоже на фикус – будет фикусом.

Все-таки в слове «фикус» есть что-то домашнее, уютное.

И произносить его гораздо легче, чем ломать язык на «Kerobidos vuspera vulgaris» (именно так именовалось самое распространенное на полуострове дерево в астроботанических каталогах).

О каверзах, которые таила в себе такая назывательная стратегия, Эстерсон поначалу не задумывался, пока на одной райской с виду полянке не обнаружил дерево, очень похожее на высокую голубую ель, на ветвях которой, однако, вместо шишек висели плоды, неотличимые от земных груш. Что это будет – груша или елка?

Плодов, золотистых и краснобоких, было много – и на дереве, и на земле. Выглядели они аппетитными, сочными и даже чуть перезрелыми.

Хоть сейчас на рекламу сока.

У Эстерсона, которому очень хотелось начать полноценную жизнь Робинзона (а ведь тот, если верить книге Дефо, сразу начал пожирать все, до чего мог дотянуться), даже мелькнула шальная мысль, а не попробовать ли одну такую грушу. Ну просто не может такой симпатичный фрукт быть кислым и ядовитым! А сколько в нем, должно быть, витаминов?!

Он уже собрался было отведать инопланетное диво, когда заметил, что ни одна из многочисленных ярко оперенных птиц, что сновали поодаль, грушами не интересуется.

Конструктор поднял с земли половинку груши (расколовшейся надвое при падении – что, кстати, резко отличало ее от «нормальной», земной груши) и понюхал.

– Какая гадость!

Запах, который ударил ему в ноздри, был отвратителен. Отвратительнее запаха экскрементов раз в четыреста.

Эстерсон с отвращением отбросил смердящий плод, как вдруг краем глаза заметил в кустах слева от себя какое-то движение.

На сей раз реакция его не подвела – видимо, урок, который преподало хищное щупальценогое, не прошел даром. Он мгновенно выхватил «ЗИГ-Зауэр», снял его с предохранителя и обернулся.

Увы, разглядеть врага среди густой листвы ему не посчастливилось. И хотя на миг ему показалось, что его глаза встретили чей-то взгляд… Нет, наверное, только показалось…

Неудавшийся Робинзон оставил хвойную грушу в покое и пошел дальше на юг, все еще не теряя надежды отыскать родник или речушку. Но не успел он пройти и ста метров, как почувствовал: за ним наблюдают.

Взгляд чужака ощущался спиной. Кожей. Душой.

Несколько раз он пробовал перехитрить наблюдателя. Резко останавливался. Давал стрекача, а затем резко отпрыгивал в сторону, падал и замирал, прижавшись к земле.

Но ни один из этих приемов не сработал.

Через час этих скаутских игр Эстерсон махнул рукой на наблюдателя, присутствие которого он по-прежнему чувствовал совершенно отчетливо.

Кстати сказать, эта отчетливость интуиции – Эстерсону, как человеку сверхрассудочному, в принципе не свойственная – отдавала чем-то мистическим. Она казалась ему параноидальной. И это было чувство не из приятных.

«Ну вот, всего несколько дней один, а уже начинаю сходить с ума», – вздохнул он.

«Хочет ходить за мной – пусть ходит. Мне стесняться нечего. В конце концов, кто это может быть? Смерть с косой? Явно ведь не следопыт из поисковой партии!» – решил Эстерсон.

За исполинскими стволами деревьев уже виднелось плато вулканической лавы, когда ему наконец повезло – он нашел крохотный родничок.

Затаившись под разлапистой корягой, родник толчками бил из земли, давая начало ручью, который, игристо ловча между валунами, убегал к океану.

Эстерсон расцвел в улыбке и склонился к воронке родника, держа в руках термос.

Прохладное ручейное «жур-жур» навевало приятные воспоминания о его шведском доме, где он бывал так редко. На живописном участке земли, который он унаследовал от родителей (а те, в свою очередь – от своих родителей, и так до незапамятных времен, до самого девятнадцатого века!), тоже имелся родник. Такой же крохотный, как этот. Разве что вода в нем была еще более прозрачной, еще более чистой и, кажется, имела свой особый хрустальный цвет и волшебный запах…

О загадочном преследователе Эстерсон уже и думать забыл. А потому, когда за его спиной вдруг тревожно захрустела ветка и на землю, судя по звукам, шмякнулось что-то немаленькое, он вздрогнул всем телом.

Конструктор выронил термос и, почти рефлекторно, вновь выхватил «ЗИГ-Зауэр».

Распрямился.

Превратился в слух и зрение. Неужели все-таки опасность?

Снова что-то ухнуло – словно бы упал засохший древесный ствол.

Нервы у Эстерсона были отнюдь не железные. Палец совершенно рефлекторно надавил на спусковой крючок. Затем еще раз.

Прогремели два выстрела.

Гробовая тишина, воцарившаяся в лесу после этой демонстрации твердых намерений, вернула ему трезвомыслие.

«Нет, когда хотят напасть, ведут себя совсем не так…»

Эстерсон помедлил еще минуту и заткнул пистолет за пояс комбинезона. Он вдруг почувствовал – им больше не интересуются.

«Интересно, что теперь предпримет загадочный преследователь?»

Конструктору ответил сам ход событий. Легонький топот, шелест расступающихся кустов, хруст валежника. Преследователь убегал!

«Не-ет, этого я так не оставлю!»

Он живо сбросил рюкзак и ринулся в чащу. Его душа преисполнилась охотничьим ликованием.

Ох и приятно иногда поменяться ролями!

Не будучи хорошим бегуном, Эстерсон тем не менее настиг преследователя довольно быстро – существо, как быстро выяснилось, хромало на одну лапу.

Это был сирх. Абориген планеты Фелиция.

Сирхами назывался разумный неантропоморфный теплокровный вид-гегемон, населявший сухопутье Фелиции – планеты приятной во многих отношениях.

Преследователь Эстерсона имел полтора метра роста и худощавую комплекцию. Мордкой и сложением он, как и его собратья, более всего походил на кота, отрастившего себе невесть за какой надобностью широкий спинной гребень и кожистые перепонки между передними лапами и нижней частью спины.

Сходство сирхов с земными кошачьими было воистину поразительным!

Длинный пушистый хвост (разве что чуть приплюснутый, как у бобра), когтистые четырехпалые конечности (верхние – развитые, как человеческая рука, а нижние – мощные, попрыгучие, как у кенгуру), хитрые глазки с вертикальным зрачком-рисочкой, широкий кожистый нос с одной только ноздрей, бдительно торчащие ушки, верткие, пластичные повадки…

Правда, в отличие от земных кошачьих сирхи не были хищниками.